Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

16 февраля, воскресенье, раннее утро. Чудеса… Уже ко многому, кажется, привык, но такое… Нет об этом следует рассказать подробнее. Скорее всего, это был транс. Он начался сразу, лишь только лег в постель. Как-то разом похолодели ноги, в груди и в голове разлилась теплота, покой. Что после? Я вдруг увидел себя парящим в небе. Ну да, легко, бескрыло и вроде бы даже бестелесно; одно сознание и парило над землей, наслаждаясь высотой. Потом вдруг заметил над собой какое-то огромное овальное тело. Оно было матово-серебристое, легкое, напоминало дирижабль, как я его знал по картинкам. И эта невесомая конструкция парила надо мной не пугая и не беспокоя, как нечто объеденное, ну, например облако. Немного погодя, “дирижабль” снизился я увидел, как открывается дверь; меня неудержимо влекло к ней, я приблизился и… Что-то помешало в этот момент, пьяный крик во дворе, кажется; очнулся, полежал с закрытыми глазами — и снова холодок в ногах, теплая волна в груди… И снова то же чудное парение над землей, как будто не было никакого перерыва, снова открытая дверь “дирижабля”, меня легко затянуло внутрь… Какие-то пульты, кабины, и вот я уже в одной из них, почему-то лежу на белой кушетке… Какие-то люди вокруг, да, да, именно люди, не ошибиться, и ясное осознание: они намерены меня лечить, я должен полностью им довериться.

Вскоре я почувствовал мощнейшие вибрации в районе шеи, в тех самых местах, где пустили уродливые подкожные щупальца мои упругие шишечки-шарики… Меня трясло; казалось, невидимые насосы вытягивают изнутри плоть, ту самую, нездоровую. Не знаю, сколько это продолжалось. Помню только голос, нет не голос даже, а мысль во мне, мысли иного существа, лечащего: “Мы, пожалуй, сможем тебе помочь. Не унывай, сынок, болезнь скоро отступит”. Да, именно эти слова. И я очнулся в постели с ещё остатками вибрации в теле, со жгучей болью — да, да, именно там, откуда расползались метастазы.

Я бросился к зеркалу. На шее огненно алели пятна: как раз в этих местах, взрывая живые клетки из глубины, трудились насосы… Боже, прости мне мои согрешения, помоги мне!

16 февраля, утро. Что это было? Не нахожу себе места… Сильнейшая жгучая боль поутихла, я спокоен, вполне спокоен. Вышел даже в молочный магазин, часа три отстоял в очереди. Номерок на ладони… № 243, до сих пор не просохли чернила. Говорят, после войны так было: номерки на ладонях в очереди. И карточки.

Хорошо, что нам с Верой Васильевной немного надо. Сварили кашу пшенную с молоком, попарили, выдержали в духовке — Вера Васильевна мастерица варить кашу! — поклевали немного, ну и сыты… Мы теперь как одна семья: и наше нездоровье, и наша бедность, незащищенность какая-то перед этой жизнью сильно сблизили нас, даже сроднили. Я давно уже не плачу за квартиру — Вера Васильевна запретила раз и навсегда думать об этом! Ведем общую кухню, одни расходы, все у нас общее с недавних пор. Да и она мне теперь, как родная мать. Никогда не знал матери, с самых пеленок в неведении, и вот, надо же!

…В последнее время у меня почти нет желаний, я избавляюсь от них решительно. Того требует йога, того самому хочется. Но вот нынче тяга с утра — продолжить рассказ о Вере Васильевне. Потребность, направленная к себе, — это, конечно, всегда желание, а вот от себя — это уже называется стремлением. Стремлению, как таковому, я противиться не намерен. И потому начну с квартиры. Она у нас двухкомнатная, на первом этаже. Комната Веры Васильевны побольше, посветлее, с окном в запущенный двор; моя — маленькая, узкая, окно выходит в противоположную сторону пятиэтажки… Моя комната… Да, так оно, в сущности, и есть. Вера Васильевна не единожды повторяла: твоя, твоя! Она и прописала меня в квартире и как-то в долгом разговоре, за чаем, замерла, вздыхая тяжко:“Отжила свое… Семьдесят годков скоро, подумать только… Скоро, скоро ответ держать, и не возражай, Славик, пожалуйста, этот год не переживу, знаю. А квартира останется тебе сынок, я и в завещании указала… Наследников-то у меня ни души; твоя, Славик, квартирка-то, не возражай”.