Однако представленные сметы не были утверждены в Петербурге. Там решили, что отношения с Турцией изменились в лучшую сторону и с форсированным строительством крепостей можно подождать. Суворов посылает официальный протест Турчанинову, который обязан был предупредить об изменении политической ситуации, прибавив в личном письме: «Так добрые люди не делают. Вы играете вашим словом, я ему верю. Вы пускаете плащ по всякому ветру, ведая, что они непостоянны… В просвещении Турки не те в прошлой войне, что были в предтекшей… впредь ручаться не можно (оне загнали Графа Войновича в Севастополь), чтоб оне, прорвавшись в Тавриде, не зделали десанта и не повредили неоцененного морского депота в Севастополе, как генерал и когда выручкою или по диверсии не поспеет».
Доказывая важность укрепления границ, Суворов постоянно ссылался на авторитет покойного Потемкина: «Знаете Вы, что Князю Григорию Александровичу на Севастополь ассигновано было 6 миллионов и Кинбурн он ограждал драгоценнее настоящего». Когда же Турчанинов напомнил полководцу его собственные позапрошлогодние нелестные отзывы о князе, то получил решительное возражение: «Я кланялся мощам той особы, которая, отнюдь не касаясь протчего, находила во мне свойственные мне достоинства».
По торжественным дням в херсонской соборной церкви Святой Екатерины собирались соратники Потемкина. Старшим был Суворов. Там в специально построенном склепе покоились останки князя Таврического. «Бойцы вспоминали минувшие дни» и молились за упокоение души своего великого предводителя.
Денег на ограждение Севастополя с суши Суворов так и не получил. Это аукнулось 60 лет спустя, во время Крымской войны. Англо-французские, турецкие и сардинские войска высадились в Крыму и осадили главную базу Черноморского флота. Героическая оборона закончилась сдачей Севастополя. Если бы интервентов вместо поспешно возведенных земляных укреплений встретили каменные бастионы, о которых хлопотали Потемкин и Суворов, итог войны мог быть иным.
Пока военное ведомство и генерал-прокурор Самойлов решали, как отказаться от программы строительства укреплений на юге, Суворов выслал Хвостову доверенность на продажу своих деревень, чтобы вырученными деньгами выплатить неустойку подрядчикам. Не получив от Военной коллегии положительного ответа, он решает просить императрицу «повелеть меня по здешней тишине уволить волонтером к немецким и союзным войскам на сию кампанию».
Екатерина не отпустила своего лучшего полководца. Ознакомившись с делами и требованиями Суворова, она незамедлительно распорядилась выдать 250 тысяч рублей на строительные работы.
Возводя новые крепости (подпись Суворова стоит на плане Аджибейских укреплений — будущей Одессы), заботясь о санитарном обеспечении войск и повышении их боеспособности, Александр Васильевич много разъезжал по обширному краю. Маршруты его поездок были в несколько раз длиннее, чем в Финляндии. Во время этих вояжей он предавался горестным раздумьям: уже третий год он в инженерах, когда другие (Каховский, Кречетников и назначенный послом в Польшу Игельстром) «суть на театре чести и славы». Он делится с Хвостовым:
«Сухопутная операция вперед моя! Нет ее… Флот идет: мой долг умереть хоть под Контр-Адмиралом… или победить десантным войском, какое бы его количество ни было. Здесь долго чего, кроме гарнизонщины, не ожидать. Я ж всех легче, ни за что награждениев требовать не буду.
С Гаврилой Романовичем, елико прилично, в удобных случаях Вы можете быть откровенным по моей оглохлой судьбе. Истинно, не мое дело инженерными миллионами править. Какой бы малый корпус ни был, все мне лутше быть в поле, хоть чрез море».
Державин, с которым Суворов познакомился в Петербурге, занял важный пост личного докладчика императрицы. Он уже подносил Александру Васильевичу хвалебные стихи. Вот один из них:
Лучший полководец России, несмотря на сравнение с Геркулесом, был не в восторге от этих строк: не намекает ли лучший поэт России на то, что его победы в прошлом?