Суворов

Когда он несся мимо нас, любимый адъютант его Тищенко, человек совсем необразованный, но которого он пред всеми выставлял за своего наставника и как будто слушался его наставлений, Тищенко закричал ему: "Граф! Что вы так скачете? Посмотрите, вот дети Василья Денисовича!"

"Где они? Где они?" — спросил он и, увидя нас, поворотил в нашу сторону, подскакал к нам и остановился. Мы подошли к нему ближе. Поздоровавшись с нами, он спросил у отца моего наши имена, подозвал нас к себе еще ближе, благословил нас весьма важно, протянул каждому из нас свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: "Любишь ли ты солдат, друг мой?"

Смелый и пылкий ребенок, я со всем пылом детского восторга мгновенно отвечал ему: "Я люблю графа Суворова; в нем всё — и солдаты, и победа, и слава!"

"О, помилуй Бог, какой удалой! — сказал он. — Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот (указ на моего брата) пойдет по гражданской службе!"

С этим словом он вдруг поворотил лошадь, ударил ее нагайкой и поскакал к своей палатке».

В данном случае предсказание Суворова не сбылось: Евдоким Давыдов стал военным и получил восемь ран, а сам Денис не командовал «ни армиями, ни даже отдельными корпусами, следовательно, не выигрывал и не мог выигрывать сражений». Но слова великого человека, пишет мемуарист, имели что-то магическое: «Когда, спустя семь лет, подошло для обоих нас время службы, отцу моему предложили записать нас в Иностранную Коллегию, но я, полный слов героя, не хотел другого поприща, кроме военного. Брат мой, озадаченный, может быть, его предсказанием, покорился своей судьбе и, прежде чем поступил в военное звание, около году служил в Архиве Иностранных Дел юнкером».

Замечателен эпизод воспоминаний, связанный с разбором Суворовым маневров:

«В этот день все полковники и несколько штаб-офицеров у него обедали. Отец мой, возвратясь домой, рассказывал, что перед обедом Суворов толковал о маневре того дня и делал некоторые замечания. Как в этом маневре отец мой командовал второй линией, то Суворов, обратись к нему, спросил: "Отчего вы так тихо вели вторую линию во время третьей атаки первой линии? Я посылал вам приказание прибавить скоку, а вы всё продолжали тихо подвигаться!"

Такой вопрос из уст всякого начальника не забавен, а из уст Суворова был, можно сказать, поразителен. Отец мой известен был в обществе необыкновенным остроумием и присутствием духа в ответах. Он, не запнувшись, отвечал ему:

— Оттого, что я не видел в этом нужды, Ваше Сиятельство!

— А почему так?

— Потому что успех первой линии этого не требовал: она не переставала гнать неприятеля. Вторая линия нужна была только для смены первой, когда та устанет от погони. Вот почему я берег силу лошадей, которым надлежало впоследствии заменить выбившихся уже из сил.

— А если бы неприятель ободрился и опрокинул первую линию?

— Этого быть не могло: Ваше Сиятельство были с нею!

Суворов улыбнулся и замолчал. Известно, что он морщился и мигом обращался спиною в ответ на самую утонченную лесть и похвалу, исключая тех только, посредством кого разглашалась и укоренялась в общем мнении его непобедимость. Эту лесть и эти похвалы он любил, и любил страстно, — вероятно, не из тщеславия, а как нравственную подмогу и, так сказать, заблаговременную подготовку непобедимости».

Давыдов вспоминал, что на обед, данный его родителями Суворову, командирам участвовавших в маневрах полков и штаб-офицерам Полтавского полка, генерал-аншеф явился в легкоконном темно-синем мундире с тремя звездами; по белому жилету лежала лента Георгия 1-го класса; более орденов не было. Александр Васильевич расцеловал мать в обе щеки, вспомнил ее покойного отца генерал-поручика Щербинина, а мальчиков благословил, дал поцеловать свою руку и сказал: «Это мои знакомые».

За обеденным столом старый воин подшучивал над одной пожилой дамой и, «когда она, услышав его голос, оборачивалась на его сторону, он, подобно кадету-повесе, потуплял глаза в тарелку, не то обращал их к бутылке или стакану, показывая, будто занимается питьем или едою, а не ею…». Пробыв после обеда около часу «весьма разговорчивым, веселым и без малейших странностей», он отправился в лагерь и там вынес вердикт:

«Первый полк отличный.

Второй полк хорош.

Про третий ничего не скажу.

Четвертый никуда не годится».

Спустя несколько месяцев после мирных маневров конницы и насмешек над пожилой дамой на берегах Днепра, пишет Давыдов, Польша уже стояла вверх дном и курилась Прага, залитая кровью ее защитников.

«ШАГНУЛ И ЦАРСТВО ПОКОРИЛ»

Так образно, кратко и точно Державин в оде «На взятие Варшавы» выразил самую суть блестящей кампании Суворова — кампании, принесшей ему чин генерал-фельдмаршала и славу первого полководца Европы.

Война началась с катастрофы. В секретном донесении императрице, отправленном российским посланником и командующим войсками в Варшаве бароном Иосифом Андреевичем Игельстромом, говорилось: