Суворов и Кутузов (сборник)

Он смотрел на бравую гвардию и уже видел свои победные лавры и всеобщее восхищение женщин, к которым Александр был неравнодушен с пятнадцати лет. Немного портило настроение то, что два его друга – князь Адам Чарторыйский и князь Петр Долгоруков, ехавшие с ним в одной коляске, сидели надувшись: они не ладили между собою.

Год назад, когда государственный канцлер граф Воронцов ушел по болезни в отставку, Александру пришла в голову диковинная мысль: назначить на его место своего друга – поляка Адама Чарторыйского.

Чарторыйский, как умный человек, не очень хотел занимать в чужом государстве ответственный пост министра иностранных дел. Он понимал, что такое назначение на одну из важнейших должностей в России его, поляка, неизбежно вызовет недовольство в придворных кругах. Любой русский вельможа скажет: «Неужели у нас не хватает своих?»

Чарторыйский знал упрямство Александра. Если какая-либо фантазия приходила императору в голову, то Александр не пытался разобраться, хороша она или плоха. Он хотел одного: поставить на своем. Достигнув же успеха, Александр очень скоро охладевал, а иногда становился даже враждебным тому, чего так страстно добивался.

Чарторыйский убеждал Александра, что чужестранцу неудобно быть министром иностранных дел в России, но Александр возражал ему: «При Петре Великом министром иностранных дел был же еврей Шафиров!»

Князю Адаму пришлось нехотя согласиться.

Как он и ожидал, придворное общество встретило его назначение холодно. При дворе у Чарторыйского оказалось много противников. И самым влиятельным из них был генерал-адъютант царя и его друг князь Петр Долгоруков.

Став министром иностранных дел, Чарторыйский, как горячий патриот, задался целью восстановить родную Польшу в ее прежних границах.

Чарторыйский играл на чувствительных струнах очень мнившего о себе Александра. Он говорил, что Александру надо возглавить европейскую коалицию против Наполеона. Политике завоевания надо противопоставить принципы справедливости и законности. По его словам, Александр должен был явиться избавителем Европы от тирана. Чарторыйский доказывал, что первым шагом должна быть восстановленная Польша. А так как это противоречило интересам Пруссии, то, начиная борьбу с Наполеоном, надо прежде всего разбить Пруссию.

Долгоруков не был сторонником ни восстановления Польши, ни войны с Пруссией. В этом они с Чарторыйский расходились. Но он тоже стоял за войну с Наполеоном.

В пути, когда выяснилось, что император Александр собирается заехать к родителям Чарторыйского в их имение Пулавы, отношения между Долгоруковым и Чарторыйский обострились. В представлении Долгорукова такой шаг со стороны Александра был унизительным: русский император едет точно на поклон к польскому вельможе, как будто извиняться за то, что его бабушка выгнала из Пулав молодых Чарторыйских. Долгорукова задевало то, что Александр всегда оказывал предпочтение иностранцам.

Так, почти не разговаривая друг с другом, они доехали до Брест-Литовска. Здесь их пути разошлись: Чарторыйский ускакал вперед, в Пулавы, чтобы подготовиться к приему такого необычного гостя, а Долгорукова Александр послал в Берлин.

Александр остался верен себе: сам ехал в Пулавы, собираясь поднять поляков против Пруссии, а Долгорукову поручил сговариваться с королем Фридрихом-Вильгельмом III о союзе против Наполеона.

V

Глубокой осенью к чугунной решетке ворот дворца Чарторыйских в Пулавах подошли два человека. Один из них, державший в руках зажженный фонарь, стал стучать в ворота. В глубине двора тотчас же залились собаки. Человек без фонаря в испуге шарахнулся от калитки, хотя она была заперта, но второй сказал ему:

– Не бойтесь, ясновельможный пане, то гончие. Я их знаю. И они меня знают.

И стал приговаривать:

– Галус! Галус! Зельма! Зельма!

Но сам все-таки отошел немного назад.

Во дворе не светилось ни одно окно. В Пулавах все давно спали. Собаки яростно лаяли, прыгая у ворот. Так продолжалось несколько минут. Наконец где-то хлопнула дверь, послышались шаги – кто-то шел с фонарем к воротам.

– Кто тут? Что надо? – сердито спросил по-польски заспанный глухой голос.

– Это я, пане Миколай. Я, Ицек.

– Что ты бродишь среди ночи и будишь людей. Кнута захотел? Вот спущу на тебя свору собак!

– Тут к князю Адаму важный гость из Петербурга. Чи министр, чи генерал. Они заблудились в лесу у криницы. Карета сломалась. Я привел его светлость по тропинке…

Сторож поднял вверх фонарь и осветил стоявшего рядом молодого высокого человека в шляпе и забрызганном грязью плаще, Сторож знал, что во дворце ждали приезда русского императора.

«Это, верно, кто-либо из его свиты», – подумал сторож и, отогнав собак, раскрыл калитку.

Молодой человек протянул проводнику-еврею золотой и, опасливо косясь на лаявших собак, пошел за сторожем ко дворцу.

Спустя несколько минут в одном дворцовом окне зажегся свет, потом он появился во втором, в третьем.