Суворов и Кутузов

Фридрих улыбнулся и зашагал. Однако тонко придумано. В самом деле: палки своего капрала они боятся больше, нежели врага! Враг – где он там еще, а капральская палка – вот она, вот тут! И что такое солдат? Зверь. Ничтожная часть механизма!

Внезапно он вспомнил. Похолодел. Шагнул к двери:

– Рудольф!

Перед ним вытягивается голубоглазый адъютант.

– Офицеры знают местность? Хорошо изучили?

– Изучили, ваше величество!

– Засады всюду расставлены?

– С вечера, ваше величество!

Фридрих поворачивается и шагает в противоположный угол палатки широким прусским шагом. Адъютант исчезает.

Офицер должен отлично знать местность – не для боя. Король сам ведет, король знает все. Им много знать не полагается. От офицера до последнего рядового никто не должен рассуждать, но лишь исполнять, что приказано!

Они должны знать только то, что лежит под самым носом: где – овраг, где – рожь, чтобы, когда пойдут, не растерять, не оставить во ржи, в овраге ни одного солдата! И для того каждый раз, когда нужно проходить через овраг или рожь, в овраге, во ржи заранее делаются засады: ловить беглецов. Идут через лес – вдоль дороги скачут верные гусары. Они чистокровные немцы. На них можно положиться. Тем более что за немца-гусара, если он сам убежит от фухтелей, от позитур,[22] отвечает головой его отец!

Засады не для русских. Не для передовых частей, этих нечесаных, лохматых казаков и полуголых калмыков, вооруженных – смешно сказать – луками и стрелами. Они способны только пугать ребят. Что стоят они по сравнению с гусарами Зейдлица, лейб-кирасирами Бидербее!

Сегодня в бою они – кирасиры, драгуны, гусары – будут решать дело.

Салтыков, этот русский барин, которому как-то посчастливилось разбить под Палцигом старика Веделя, – что он думает? Думает, что спасется на франкфуртских холмах? Гусары выгонят их с холмов, как гончие зайцев!

Он смотрит из палатки. Кажется, посветлело. Пора.

– Рудольф!

В дверях – голубоглазый адъютант.

– Поднять лагерь. Без барабанов!

Король Фридрих отходит внутрь палатки. Он слышит глухой стук: это, без барабанов, офицеры бьют палками сержантов, сержанты – капралов, капралы – солдат.

Пока можно не думать ни о солдатах, ни о лошадях. Можно думать об искусстве, о философии, о музыке. Думать по-французски…

Х

Главные силы короля Фридриха обходили левый фланг русских. Впереди, в утреннем тумане, колыхались разноцветные значки эскадронов Зейдлица. За ними, вытянувшись в две линии, точно на параде в Потсдаме, шагали батальоны гренадер.

Маршировать было трудно: гренадеры шли своим обычным маршем – семьдесят пять шагов в минуту – по еще не сжатым полям яровых. Высокие стебли звонко хлестали по штиблетам, путались в негах, задерживая шаг. Но капральские, сержантские, офицерские трости были каждую секунду наготове, и старые гренадерские ноги, маршировавшие уже не первый десяток лет, вышагивали привычно.

Озеро Бишофзее осталось справа.

Входили на опушку молодого леса. Запахло прошлогодними листьями, лесной сыростью. Несколько шагов – и первая линия пехоты уперлась в крупы лошадей: конница Зейдлица почему-то не подвигалась вперед.

И тотчас же войска расступились – со своим штабом проскакал вперед сам король. Черная треуголка у «Фрица» – как звали короля солдаты – была надвинута на левую бровь. Длинный нос стал оттого еще длиннее. Со стороны король казался одноглазым.

Но правый глаз смотрел зло, губы плотно сжаты: Фриц недоволен. Не миновать кому-то виселицы или, в лучшем случае, фухтелей!

– Ну, что там? – гневно спросил король.

– Пруды, ваше величество, – ответил ехавший навстречу королю Зейдлиц.

– Какого черта пруды? Их здесь не должно быть!

Король дал шпоры коню.

Среди бурелома и кустов лозы, в легкой дымке подымающегося тумана, подковой изогнулся обширный пруд. Слева, рядом с ним, другой, а дальше, в просветах кустов, блестели третий и четвертый.

Король не верил глазам.

– Карту!

Адъютант передал с поклоном трубочку карты. Король развернул ее.

На карте на этом месте, кроме леса, ничего не показано. Взбешенный король рванул карту – она с легким треском разорвалась пополам.

– Обходить! Налево! Живей! – помрачнев, приказал король.

…Уже пять часов измученные люди и лошади обходили пруды. Обходили один, ждали, что он последний. Глядь, за ним светлеет другой…

Между небольшими прудами пробовали перебираться, но лишь завязили лошадей.

Солнце подымалось все выше. С каждой минутой становилось жарче, невыносимее. Накаливались бляхи остроконечных гренадерских шапок. Хотелось пить.

Люди шли о́бок воды, но нельзя было сломать строй. Отдохнуть, сделать привал – невозможно: никто не знал, скоро ли кончатся эти пруды. Может быть, вот тот – последний?

Король был невероятно зол: он терял время, он уже опаздывал – он приходил к Малому Шпицу позже, чем было условлено.

Финк на Третине в положенное время пробил зорю – обманывал русских, чтобы они думали, будто вся армия короля Прусского стоит еще у Третина. Затем Финк, исполняя намеченный королем план, открыл артиллерийский огонь по Мюльбергу. Финк должен был делать вид, что пруссаки хотят атаковать Мюльберг от Третина.