Суворов и Кутузов

После богослужения приор угостил Суворова и его приближенных – Аркадия, Багратиона, генералов – обедом. Обед пришелся по вкусу Александру Васильевичу: картофель, горох, рыба. Суворов оживился и много говорил с приором на разных языках – немецком, французском, итальянском. Приор поражался учености северного полководца. Он рассказывал, что, по летописи монастыря, первым русским, посетившим Сен-Готард, был Василий Лихачев, ездивший в 1659 году послом во Флоренцию.

Засиживаться Суворову было некогда. Пообедав, Александр Васильевич поехал вниз, в деревню Госпиталь, в которой он назначил свою главную квартиру. За Госпиталем начиналась Урзернская долина. К ней, к деревне Андермат, должен был к завтрему выйти из Тавечи со своим корпусом генерал Розенберг: Суворов послал его из Белинцоны в обход Урзерна с востока.

Александр Васильевич спускался вниз, к деревне Госпиталь. В темноте ночи раздавался неумолкаемый звон колокольчиков, – это снизу к Сен-Готарду беспрерывной вереницей тащился обоз мулов.

VI

Апшеронцы с егерями Кашкина и сотней казаков Поздеева шли в авангарде, вслед за батальоном Мансурова.

Как было условлено, корпус Розенберга соединился с главными силами Суворова на рассвете 14 сентября в Урзернской долине. Французы отступали к Чертову мосту.

Немного прояснилось, выглянуло солнышко, и все оживилось. Да и широкая Урзернская долина, по которой проходили, была все-таки немного веселее, чем вчерашние пропасти и скалы.

– Вот здесь, на худой конец, жить еще можно, – сказал, оглядываясь кругом, Башилов. – Пастбища-то ничего.

– Нашел местечко: ни деревца, ни кустика, – не согласился с товарищем Зыбин. – И хоть бы птичка одна. Хоть бы самая что ни на есть ворона. А без птицы какая жизнь?

– Птица должна быть!

– Вон суслики свистят вместо птиц, – усмехнулся Огнев.

– Поживешь! Тут, сказывают, зима – восемь месяцев. Вишь, снег лежит.

– Нет, лучше нашей Расеи не найти!

Издалека послышался глухой, неясный шум. С каждым шагом он становился грознее.

– Что ето гудё? – спросил молодой белобрысый солдат.

– Не слышишь – вода. Мельница, должно, на реке. Видишь, и свежей стало, – объяснил любивший поучать унтер-офицер Воронов.

И верно: стало прохладнее.

Горы опять подошли поближе. Еще несколько десятков сажен, и они с двух сторон крепко сжали тихую реку.

Долина со своими лугами, деревня Андермат с колокольней старой кирки, с жильем и теплом остались где-то позади. Впереди опять мрачнело темное ущелье, где шумела, билась в гранитных берегах Рейсса.

Из ущелья тянул резкий сквознячок. Сразу стало холоднее и телу, и душе. Люди съежились, замолкли.

А грохот все нарастал.

И вдруг колонна стала: дорогу преградила громадная гора. Она отвесными утесами врезывалась в самое русло реки, стояла как могучая стена.

– Это что: дороги нет?

– Дорога пропала!

– На горы опять лезть, будь они…

– Нет, пошли. Там нора в горе.

– В этой норе-то и встретят…

Лишь только передние мансуровские мушкатеры сунулись в Урзерн-лох, как, заглушая грохот воды, ударила пушка. И застрекотали пули. Эхо удесятерило выстрелы. Гром пошел по горам. Мансуровцы отпрянули. Из дыры назад никто не вышел, – передних смельчаков уложили неприятельские пули и ядра.

– Стой! Стой! – закричало несколько голосов.

Командир апшеронцев генерал Милорадович, придерживая шляпу, побежал вперед к полковнику мансуровцев Трубникову. А через секунду сзади, по цепи мушкатеров, понеслось:

– Дорогу фельдмаршалу!

– Сторонись влево!

– Дорогу батюшке Александру Васильевичу!

И сам Дивный, в плаще и войлочной швейцарской шляпе, быстро пробежал вперед. Он был озабочен, но полон решимости.

За ним бежали Багратион и курносый великий князь Константин Павлович. Длинный Розенберг и толстенький Дерфельден поотстали от молодых.

– Он порядок наведет!

– Пройдем! Сейчас пойдем!

– Вот это и есть Чертов мост?

– Какой же это мост, когда – нора?

– Мост, верно, дальше…

Апшеронцам не было слышно, что говорит Александр Васильевич, но скоро поняли все: приказано обходить. За эти первые дни войны в Швейцарии все уже знали, что в горах брать в лоб – не моги.

От мансуровцев отделились триста мушкатеров. Их вел полковник Трубников, сорокалетний поджарый человек с измаильским крестом на груди. Мансуровцы побежали куда-то вправо, в горы.

Двести егерей Кашкина с молодым майором Тревогиным пошли влево.

– Егеря пойдут вброд через реку, – сказал майор Лосев, подходя к своим. – Привязывай покрепче штыки, ребята! Будет дело!

Пока обходили французов, все остальные ждали. Остатки мансуровского батальона и егеря Кашкина стояли наготове.

Апшеронцы топали, сморкались, переговаривались.

– Наш Михайло тоже горяч, ровно Суворов; не вытерпит, ему все надо первому в дело! – сказал Огнев о Милорадовиче, которого апшеронцы очень любили.

– А вчера как было! – оглянулся на товарищей Зыбин, точно кроме него никто не видал и не знает того, о чем он рассказывает. – Подбежали мы к спуску. Гора – вниз глянуть страшно. Все так на краю и стали, ни с места. А он как крикнет: «Смотрите, ребята, как вашего генерала в полон возьмут!» – и – вниз. Так меня за ним точно ветром сдуло!