Суворов и Кутузов

Ветер продолжал выть, но выл уже все дальше и дальше. Он походил на крик отчаяния, доносившийся издалека.

И наконец стих.

Суворов на секунду выглянул из-под руки. В непроглядной темени, сквозь туман и снег, блеснула молния. Он сам и все кругом него были в снегу. От тропинки не осталось и следа.

Суворова взорвало:

– Все против нас. Нет, преодолеем!

Чуть посветлело.

Он оглянулся, чтобы посмотреть вниз, на войска. В этой полутьме все сливалось. И только донесся оклик Аркадия. Он был по-детски испуганный и звучал совсем не по-военному:

– Папенька!

– Я тут! Держитесь, ребятушки! – крикнул, как мог, Суворов.

Его слова опять потонули в новом яростном порыве ветра.

Шел очередной вал.

…Нельзя было сказать, сколько времени – с минутными перерывами – свирепствовала эта страшная снежная буря. Казалось, она продолжается Бог ни весть сколько и ей никогда не будет конца. Стихало только на минуту, а потом яростный натиск начинался вновь. С новой ужасающей силой, с диким воем налетал ветер, вздымая тучи снега.

Снова где-то тут, рядом, с невероятным грохотом рушились, неслись вниз в стремительном обвале громадные камни.

Снова над головой и внизу, под ногами, оглушительно рокотал гром, точно залпом били десятки пушек, и кромешную тьму прорезал зловещий блеск молний.

Казалось, что гром и молния, ветер, горы и снег – все соединилось для того, чтобы раздавить, уничтожить суворовскую армию.

Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:

– Свят, свят, свят!..

Становилось невмоготу.

Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.

Каждый думал, что пришел его последний час.

Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда – конец…

Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день, – было еще далеко до полудня.

И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.

Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.

После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.

В числе погибших, сорванных ветром вниз, оказался унтер-офицер Воронов. Опираясь оружье, он ковылял впереди Зыбина. Зыбин помогал ему влезать наверх, подсаживал. Когда налетел первый шквал, Воронов, как и многие, обернулся к ветру спиной, но не удержался на скале и рухнул куда-то в пропасть. Падая, он царапнул пальцами по зыбинскому плащу, но Зыбин не успел ухватить товарища.

– Да ведь кабы я знал, что он станет оборачиваться! – с жалостью говорил расстроенный Зыбин.

Мушкатеры хмуро молчали, с ужасом поглядывая вниз.

– Да не винись в чем не виноват, – успокаивал его Огнев. – Все там будем. Вечная ему память!

Тропинка утонула бесследно в сугробах снега. Проводники разбежались. Остался один Антонио Гамма, который и сам не знал здесь дороги.

Двинулись дальше.

Пробиваясь по пояс в снегу, рискуя оступиться, сползти в ущелье, шли наугад.

Проходили мимо водопадов, которые сверху обдавали холодными брызгами, лепились по краю отвесных скал над бездонными пропастями.

Уцелевшие мулы ложились, не хотели идти дальше. Казачьи лошади выбивались из сил.

К вечеру стал по-настоящему жать мороз. Совсем зашлись мокрые необутые ноги, голые руки.

Середина колонны – полки Дерфельдена – еще взбиралась с превеликим трудом на вершину Рингенкопфа. И только авангард Милорадовича сегодня оказался в более счастливом положении: он подошел к спуску в долину еще засветло.

Вечерело. Внизу чернела деревушка Паникс. Из труб шел дымок. Так близко были тепло и покой.

Но к этому теплу надо еще было добраться.

Спуск оказался снова еще более трудным, чем подъем.

Ветер сдул весь снег в лощину. На голых камнях блестел один лед. Он сровнял все выступы, выбоины, щели. Ноге негде было стать, не во что упереться. Нога предательски скользила.

Спускаться идучи было нельзя: рано или поздно сорвешься и полетишь вверх тормашками с этой поднебесной выси на выступы, на камни. Оставалось одно: слетать вниз «на родимых салазках».

Дымок снизу манил.

Спускаться так или иначе – приходилось.

Съежившиеся от холода, усталые и голодные солдаты смотрели вниз в долину, туда, где, точно игрушечные, ходили маленькие люди.

Лететь с дьявольской кручи было все-таки не так легко и просто.

– Чего стали, ребята? Впервой нам, что ли? Отвязывай штыки и айда вниз! – подбадривал своих мушкатеров совершенно синий от холода Милорадович.