Суворов и Кутузов

Первая рота занимала передний фас[41] каре. Справа от Огнева плечом к плечу стоял Башилов. Огнев чувствовал, как мелкой дрожью трясется плечо рекрута.

«Робеет, бедняга!» – подумал Огнев. Сам он неоднократно бывал в бою, пообвык, но все же каждый раз перед началом сражения и ему было как-то не по себе.

Из лесу, пригибаясь к шеям лошадей, выскочило врассыпную с десяток гусар. В предутренних сумерках было видно, как у одного со щеки на васильковый доломан ручьем льется кровь. На втором не было кивера. Одна лошадь промчалась без всадника. Седло съехало на бок, и стремя било по каменистой дороге.

Гусары как обезумевшие проскочили между батальонными каре апшеронцев.

– Стой! Стой! – останавливали их где-то сзади свои.

Следом за гусарами вырвались из лесу конные турки. Они, видимо, не ожидали, что сразу наткнутся на главные силы врага. Два-три всадника успели на всем скаку осадить коней и круто повернуть назад. Но одного из них сшибли налетевшие свои же – турок вылетел из седла и, шлепнувшись о землю, остался лежать, а лошадь поднялась и побежала в сторону, вдоль опушки леса.

Десятка три турок, распаленных удачной погоней, в безумной, бессмысленной ярости наскочили с шашками на ощетинившееся штыками каре апшеронцев. Впереди всех на прекрасном вороном жеребце мчался какой-то чернобородый турок, видимо начальник. Дико крича и размахивая кривой шашкой, он бросился на угол фаса, где стояло 2-е капральство.

Апшеронцы спокойно приняли их всех на штыки. Громадный вороной конь грохнулся со всего маху на бок, приподнялся и забился в предсмертных судорогах, больно задевая копытами апшеронцев. А чернобородый минуту висел на апшеронских штыках. Его рука, сжимавшая шашку и бесполезно рубившая по далеко вперед выброшенным ружьям, разжалась. Турок что-то крикнул в последний раз и поник. Апшеронцы сбросили его со штыков.

Башилов тяжело дышал.

– Уважили их благородие – досыта накачали! – сурово усмехнувшись, сказал Зыбин.

– Коня-то жалко: вон какой жеребец был! – пожалел Огнев.

– Бес его возьми, мне всю голенку копытами истолок и штиблет изорвал, – потирал ушибленную голень Воронов.

В это время откуда-то сзади прискакал на своем степняке сам Суворов.

– Ребята, справа по три, за мной! – крикнул он сербским гусарам и первый помчался в этот густой, страшный своей темнотой и неизвестностью лес.

Гусары, крестясь и пришпоривая коней, поспешили вслед за Суворовым.

V

Войска Суворова уже несколько часов пробивали себе дорогу штыками через лес Делиорман. Взошло солнце, настало утро, а в лесу все еще кипел горячий бой. Вся узкая лесная дорога была завалена трупами людей и лошадей и повозками брошенного на пути турецкого обоза.

Турки и албанцы, засевшие в лесу, сначала опрокинули сербских гусар Суворова: гусарам негде было развернуться и они бежали. Но потом подоспела пехота, и турки начали отступать, хотя упорно отстаивали каждый свой шаг.

Для Башилова все это утро пролетело как один миг. Башилов двигался словно во сне: в кого-то стрелял, кого-то колол штыком. Кругом Башилова падали люди, – ранило молодого рекрута, который пришел в полк одновременно с Башиловым, упал зарубленный янычаром старик капрал. Башилов ежесекундно ждал, что его убьют, но продолжал идти невредимым. Только раз шальная пуля сшибла с его стриженой головы треуголку.

Чувство страха, которое Башилов испытывал в начале боя, теперь как-то притупилось. Башилов уже немного привык к виду крови, мертвым телам турок и своих, лежавшим на каждом шагу.

И лишь одного Башилов не мог равнодушно перенести: на ближайших придорожных деревьях и кустах торчали воткнутые на сучья отрубленные албанцами головы русских гусар. Когда Башилов впервые, в полушаге от себя, увидал на молодом дубке эту страшную мертвую голову, он точно ступил на уплывающую из-под ног доску деревенских качелей. По разгоряченной, потной спине откуда-то хватил сквознячок. Башилов чуть не выпустил ружья из рук.

Но лесная дорога была узка, сзади все бежали новые и новые капральства. Кто-то сильно толкнул плечом загородившего дорогу Башилова, и он тотчас же пришел в себя. Огляделся: кругом него были незнакомые мушкатеры. Ни Зыбина, ни дядьки Огнева не было рядом.

На одной лужайке, где столпились турецкие телеги и из-за этого прикрытия янычары отбивались от русских, он услыхал знакомый зычный голос Алексея Зыбина:

– А ну, расступись, ребятки, дайте второму капральству вдарить!

Башилов кинулся на голос, но когда подбежал к турецким возам, то Зыбина уже не оказалось. Разыскивать свое капральство было некогда, – стремительный людской поток увлекал его все дальше.

Башилова, как и всех в суворовском корпусе, сильно мучил голод, – с самого вечера во рту не было ни крошки. Еще больше мучила жажда. Столько времени были на ногах, в движении, а тут еще в лесу стало душно, как в бане. Парило. Многие солдаты падали замертво от изнеможения и страшной усталости.

А проклятому лесу не было конца. Вот, казалось, уже выходили на опушку, но это опять была очередная лужайка.

Наконец лес стал заметно редеть. Впереди посветлело, – видимо, пробивались к опушке.