Суворовец Соболев, встать в строй!

Сначала он подумал, что этот голос возник у него внутри, как будто сам себе задал этот вопрос. Но возникший в нём голос продолжал спрашивать:

— Ты что сидишь, рота уже строится на ужин?

Санька опустил руки и открыл глаза. Не мог же возникший в нём голос ещё раз спросить и напомнить об ужине.

— А тебе какое дело? – Санька не стал даже поднимать голову и вдумываться, кто задал этот вопрос, и лишь когда ответил, вдруг понял, что голос принадлежит вожатому, их новому вожатому, этому Зайцеву, из-за которого Саньке сейчас плохо, так одиноко, так обидно, что не хочется даже идти на ужин.

— Извини, но я, кажется, знаю, почему ты здесь один. Это я виноват, что тебя никуда не выбрали.

— Ну и что с того, что не выбрали, — отвернулся Санька к окну. – Ну и что? Я, может, по-другому случаю обижаюсь, я, может быть, обижаюсь просто так, — и подумал: «Сам виноват, сам всё отлично понимает, а ещё лезет в душу». – Думаешь, если выбрали, это хорошо? Нужна мне лишняя работа. Я, может, в кружок математики буду ходить и задачи лучше всех решать, — попробовал рассердиться Санька.

Но злость застревала внутри, и пока она выходила, превращалась в обиду, а наружу прорывались предательские слёзы.

— Да постой, не надо, — Санька почувствовал на плече руку вожатого, попробовал вывернуться, и рука исчезла с плеча. – Ты ещё раз меня извини. Мне тоже бывает в таких случаях не по себе и кажется, что я никому не нужен. — Володя сказал это так тихо и просто, что Санька вдруг поверил ему и поднял голову, пытаясь заглянуть в глаза вожатого. Но было темно, и он ничего не увидел, а только почувствовал, что какое-то тепло исходит от вожатого. Это тепло отзывалось в Санькиной груди, где-то в глубине, в самом сердце, остывшем от того, что весь его жар был истрачен на постыдное разогревание ушей. И от этого всё стало ясно и стыдно. Просто он хотел быть лучше других, завидовал, и эта зависть разбудила в нём обиду. Эта проклятая зависть нагрела уши и остудила сердце.

— И со мной тоже так было, — продолжал Володя. – И было совсем недавно. Или, кажется, что недавно. Понимаешь, тот же сбор, и тоже в седьмой роте, и тоже у окна, и тоже на второй парте, и тоже все поднимали руки за других. А я хотел быть другом леса, и звеньевым, и красным следопытом. А про меня тоже забыли. И мне тоже было обидно, и уши, пылали. Думаешь, не видно?

— Неужели в темноте видно? — Санька приподнял ладони.

— Да нет, — шорохом отозвался смех Володи. – В темноте не видно, но если на твои уши нацелить сейчас прибор ночного видения, они были бы хорошей мишенью. Да не переживай, и тебе тоже найдется дело. Я поэтому и пришёл к вам, чтобы никто не оставался один. Ведь известно, как плохо, когда вокруг тебя все заняты, а ты отделён, в стороне, один, и никто этого не замечает. Одному всегда тяжело.

— Тяжело, — вдруг согласился Санька, — но мы все вместе.

— Бываем вместе и одиноки.

— Как одиноки?

— Человек – мир. Другой человек – это мир, — сказал Володя. – А два мира не могут войти один в другой. Понимаешь, как два воздушных шара. Оба прозрачные, оба насквозь видны, а попробуй, соедини их вместе. В лучшем случае, один из них обязательно лопнет, а то лопнут сразу два. Значит, человек одинок в своей оболочке. – Володя говорил странно и загадочно, совсем непонятно для Саньки, но Санька чувствовал, что Володя говорит о чём-то значительном и, может, не только для него… Эти удивительные слова о мире, о шарах, которые лопнут, если их впрессовывать друг в друга. Мысли его путались, как трава после ливня.

— А вы… Да мы все со своими острыми гранями и без того раним друг друга. А случись завтра что-нибудь серьёзное – в бой, атаку, под пули, — тогда каждый должен прикрывать друг друга. А мы, иногда, как больные, раним и не замечаем.

— Но если больны, то болезнь надо лечить. – Санька чувствовал, как твердеет его голос. – Боль – это излечимая болезнь. Зачем сталкивать два мира? Наверно, существуют какие-то таблетки, лекарства или даже лечебные лучи, которые пронижут тебя насквозь и избавят от этой тяжёлой болезни.

— Вот нас и лечат. Притирают наши миры друг к другу, отрезают всё режущее, объединяют, водят строем и где-то заставляют быть автоматами. Там, где пули, где мины, где могут быть ядерные вспышки, оставляющие от людей тени на земле, надо успеть остаться живым, прикрыть товарища, солдата, командира. Вот в этой шлифовке главное – чтобы ты не стёр в себе человека… Я тебя задерживаю, — вдруг спохватился Володя. – Беги, опоздаешь, тебя будут ругать.

— А ты?

— Не беспокойся, меня отпустили к вам.

Санька вышел в коридор и, когда услышал, как с улицы долетела команда «Рота, шагом марш!», побежал, скатился по лестнице, помчался к своему взводу, на своё место.

Пробегая мимо сержанта, на ходу козырнул ему и не услышал, а скорее почувствовал брошенные вслед слова Чугунова: