Суженый

— Ты слышал ифрита, — вскипел Якул, поднялся и оперся кулаками о стол, — и он прав: однажды я могу выйти из себя, потерять контроль, всего на секунду и тогда…

— Что тогда? Принцесса провела под этой крышей неделю, и за эту неделю натворила столько, что хватило бы вывести из себя весь драконий клан. И вы выходили из себя, ещё как! И не раз. И ничего, обошлось. Так что всё это отговорки. А тот грифон? Вы же помчались через полмира, едва получив весточку из Потерии, и сделали невозможное, отыскав его, а потом даже не рассказали ей.

— Хоррибл… — устало начал Якул.

— Знаете, что я думаю? Вам на руку, что от Знака оказалось так легко избавиться. Теперь снова можете глядеться в зеркало, если, конечно, сумеете себя выносить. Помните, мы ещё удивлялись, что всё оказалось так просто: только‑то и нужно, что отречься от второй половинки. А теперь я считаю, что Знаки устроены очень мудро. Они подталкивают, намекают, тычут носом, и единственное, чего не прощают — предательства, а именно это вы и сделали. Отрекитесь от любви, и она отречется от вас!

От слуги исходил почти осязаемый шквал негодования. Никогда прежде Якул не видел кроткого Хоррибла таким, как во время этой обличительной речи: брови сдвинуты, и весь он подтянутый, напружиненный и очень суровый. Что ни слово — то бритва.

— Хоррибл, послушай, ты не справедлив… — забормотал он.

— Нет, это вы послушайте! Вы не о принцессе печетесь, а о себе, о своем душевном равновесии. Это тем более нелепо, что вы его уже потеряли. А знаете, почему? Потому что побоялись решиться на то, чего хотели больше всего на свете. Можете винить отца в чем угодно другом, но этот выбор был только ваш, и последствия на вашей совести. Не мейстер, не госпожа Грациана, не члены Клуба, это вы, своими руками оттолкнули счастье, и пенять больше некому. Так что поделом вам! Я‑то всегда считал трусом себя, потому что боялся жизни, боялся выйти за стены замка, тешась мыслью, что и так знаю всё о мире снаружи. Но знаете что? Знать о мире и иметь смелость жить в нём — это две разные вещи. Те, кто боятся жить в полную силу, обречены на одиночество. Поэтому настоящий трус — это вы. И вообще я беру отгул, вот так‑то!

Якул хотел что‑то возразить, но, услышав последние слова, пораженно осел обратно в кресло.

— Ты меня… бросаешь?

— Да! — отрезал Хоррибл, поправил узел на галстуке и добавил уже обычным тоном. — Но только на один день. Хочу, знаете ли, так, слегка отвлечься, проветриться: заглянуть в соседнее королевство, слетать на другой конец земли, совершить морское плавание за тысячу миль отсюда, переместиться с помощью волшебного амулета в неизведанные дали, или ещё что‑нибудь в том же духе. Так что, с вашего позволения, откланиваюсь.

Он развернулся и с очень прямой спиной вышел из кабинета.

Якул продолжал растерянно смотреть ему вслед, даже когда дверь уже закрылась. Правда через минуту она снова открылась, и слуга уточнил:

— Я ведь могу взять Варгару на этот вечерок?

Глава 34

Про Дружбу, Любовь и пещерные фокусы

— Ливи…

— А? Да?

— Ты должна съесть мою ладью, — подсказал Озриэль.

— Ой, прости! — Я рассеяно повозила взглядом по клеточкам, переставила фигуру и бодро изрекла. — Вот так!

— Это был конь…

— Правда?

Ифрит со вздохом поднялся и направился к эркерному окну. Тень ниши наполовину скрыла его.

— Прости, я сегодня сама не своя. Лучше доиграем в следующий раз.

— Эту партию мы играем уже почти три недели.

— Неужели? — удивилась я. — Так это всё та же?

Озриэль отодвинул занавеску и выглянул наружу, хотя смотреть было не на что: уже стемнело, вдобавок накрапывал дождь, размазывая по стеклу остатки очертаний.

— Это нужно прекратить, — тихо сказал он.

— Ты прав, — я поднялась, сложила обе створки шахматной доски и наклонила её, ссыпая фигурки в мешочек. — Начнём другую, эта какая‑то неправильная.

— Я не о шахматах, Ливи.

Что‑то в его тоне заставило меня отложить доску, а дыхание — участиться.

Озриэль стоял ко мне спиной, засунув руки в задние карманы брюк, и рассматривал темень за окном.

— О чем ты? — неуверенно спросила я и приблизилась.

В черном стекле отражалось бледное размытое пятно вместо лица.

Он повернулся, глядя в пол, взял меня за руки и вскинул глаза:

— Ты меня больше не любишь, Ливи?

— Как… — я запнулась, — ты можешь такое говорить? Конечно, я люблю тебя, Озриэль! — Голос сорвался, а внутри всё сжалось.

Я положила руку ему на щеку, чувствуя, как пульс бьется на кончиках пальцев.

Я не лгала: ещё ни к кому и никогда я не испытывала такого тепла, доверия и нежности, как к Озриэлю. С ним было хорошо и легко, как… с Микой. Только Мика друг, а Озриэль — возлюбленный и жених.

С минуту он внимательно смотрел на меня, наклонив голову к плечу, а потом накрыл лежащую на щеке ладонь своей.

— Но его ты любишь больше.

Я отдернула пальцы, отошла в глубь комнаты и начала нервно переставлять фигурки на каминной полке.

— Не понимаю, о чем ты. И к чему вообще завел этот разговор.

— Ты осталась в замке дракона, Ливи. Твоё сердце до сих пор там.