Суженый

Идет кузнец из кузницы,
Шубенка на нем худехонька,
Одна-то пола во сто рублей,
А другая пола в тысячу,
А всей шубенке цены нету:
Цена-то ей у царя в казне,
У царя в казне, в золотом ларце.
Да кому мы спели, тому добро;
Кому вынется, тому сбудется,
Тому сбудется, не минуется.

Нашей Дуне досталось что-то двусмысленное, растолкованное в разные стороны:

Ах ты, гнутое деревцо, черемушка,
Куда клонишься, туда склонишься.

Матери непременно хотелось услышать что-нибудь утешительное, верное, и она упросила девушек, против постановления, поставить Дуню опять в черед, и ей пропелося:

Растворю я квашонку на донушке,
Я поставлю квашонку на столбушке,
Я покрою квашонку черным соболем,
Опояшу квашонку красным золотом.
Ты взойди, моя квашонка, полным-полна,
Полным-полна, со краями равна.

Другие девушки, вопреки запрещению старух, лили в воду олово, свинец, воск; прочие играли в фанты. Самая забавная игра была в молчанку: в кругу по очереди становилась девушка, делала всякие странные телодвижения, одни за другими без остановки, кривлялась, скакала, прыгала. Прочие должны были подражать ей, а неуспевшие платили фанты. Игры прерывалися беспрестанно теми девушками, которые прибегали со двора и рассказывали тамошние похождения. Одной на воззвание: «Залай, залай, собачонка, завой, серенький волчок», — послышался вой и лай вблизи, другой вдали, третьей ни вблизи, ни вдали; четвертой встретился Онисим, пятой Дормидон; шестая слышала под закормом, как мелют жернова на мельнице, как пересыпают хлеб в житнице, как молотят цепами на гумне; одной, напротив, почудилось погребальное пение, у другой башмачок лег носком к воротам, и бедняжке сгрустнулось о том, что не быть ей в том году замужем. Подруги стали утешать печальных, ласкать, щекотать. Иные побежали нарочно к поленнице, приволокли с собою длинные, кривые, суковатые поленья и жаловались, что у них будут такие неуклюжие мужья. — Наконец принесли с насести курицу и рассыпали пшена по полу на столько кучек, сколько девушек было в комнате. Дунину кучку курица начала клевать прежде всех, все приступили к ней с поздравлениями, предрекая ей скорое замужество, и пропели ей следующую свадебную песню:

Не долго цветочку во садике цвести,
Не долго веночку на стопочке висеть,
Не долго Авдотьюшке во девушках сидеть,
Не долго Максимовне во красныих сидеть:
Гордись, гордись, батюшко, не отдавай,
Поколь тебя, батюшко, зять подарит;
Подарит тебя, батюшко, тремя сукнами,
Тремя сукнами багрецовыми.
Не долго цветочку во садике цвести,
Не долго веночку на стопочке висеть,
Не долго Авдотьюшке во девушках сидеть,
Не долго Максимовне во красныих сидеть:
Гордись, гордись, матушка, не отдавай,
Поколь тебя, матушка, зять подарит;
Подарит тебя, матушка, зять тремя парчами.
Из беленькой сшей мне, матушка, юбочку,
Из голубенькой сшей мне, матушка, душегреечку,
Из аленькой сшей мне, матушка, епанеечку.

Унылая Дуня брала притворное участие в шумных играх веселых подруг своих и беспрестанно поглядывала на стенные часы, чтоб поскорее исполнить свое намерение, нам уже известное. С малых лет привыкнув ко всяким предсказаниям, полагаясь на слова старухи, которая отгадала той-то и той-то ее знакомой и непременно обещала выслать к ней суженого, Дуня твердо была уверена, что узнает будущую жизнь свою в полученном гадании. «Если суженый, — думала она в простоте души своей, — явится ко мне в образе жениха моего, нечего и спорить мне с родителями: придется горемыке век вековать с постылым. Если явится иначе, так я не буду за ним, несмотря ни на какую неволю на свете».

Лишь только ударило одиннадцать часов, она потихоньку ушла от подруг своих, забрала все нужное и отправилась в холодную баню.