Svadba

– Витька, заткнись, пойдем в дом, завтра ты сам жалеть будешь...

Куда там! Он уже изловчил кулак таким образом, что вот-вот врубит мне им по роже. Опережая столь неожиданный жест – благо, рука у меня длиннее, – я слегка толкнул его открытой пятерней в грудь. Он не упал, а попятился задом к мостовой и, не справившись с равновесием, присел на кор­точки, опершись позади себя руками о булыжный настил. Тогда еще наш Успенский переулок был уложен добротным гранитным булыжником.

Помню, что никакой злости я не испытывал. Просто жгла обида, и смотаться первому с поля боя, не тобой затеянного, казалось проявлением трусости. А Витька, между тем, нащупав расслабленное место в древней клад­ке, уже вытаскивал из-под себя один из булыжников и заносил его надо мной.

Он стоял передо мной с поднятым на двух руках булыжником, откинув для большей устойчивости одну ногу назад, и кричал:

– Братцы! Православных бьют! Что же вы смотрите, братцы!..

Толпа улюлюкала и в подавляющем большинстве была на его стороне. Я мгновенно метнулся к нему и снова раскрытой ладонью толкнул в грудь. На этот раз он полетел от меня далеко, растянувшись на спину, и, видимо, больно ударился. Теперь не стыдно и отступить. Я ушел.

После этого был большущий скандал, весь двор бушевал до самой поздней ночи. Но описывать это я не буду. Скучно. Да к тому же, не нахожу в этом свежего материала. Все знают эти одесские русско-еврейские дворы и переулки. Скажу только, что в дальнейшем мы встречались с ним изредка, но он всегда опускал глаза – может быть, стыдился. У меня тоже не было особой потребности задевать его. Если б он не опускал глаза, мне бы пришлось это делать.

И на сем спасибо.

Я тоже стыдился, но стыдился за него, невольно влазя в его незавидную шкуру. Так всегда стыдишься за бездарных актеров, когда сидишь на бездарном спектакле. Им нипочем, а тебе – стыдно.

И еще, во имя большей объективности добавлю: возмущенный случив­шим­ся, наш общий друг, инвалид войны дядя Митя, запретил ему прихо­дить в свой дом, и таким образом мы лишились одного из достойных наших собутыльников по части пропустить по маленькой.

Всё.

Всё, всё, всё. Жара метет не менее свирепо, чем тогда в Одессе.

Если бы жару можно было увидеть или пощупать, как снег, – интересное бы было развлеченьеце. Весь город был бы забит ею по самые небеса. Не ходить, не ездить. Одна сплошная глыба жара.

До свадьбы три дня.

Мы с Гришей сидим в душегубке Кэй-Мартовской автомастерской, ожи­даем, пока починят кондиционер в моей старенькой "Волве". Старая ржа­вая лошаденка, но я ее люблю и вижу даже некоторый шик в езде именно на ней, а не на чем-то более новом. Правда, жалко выбрасывать две сотни дол­ларов на какую-то детальку, ответственную за поддержание холодка, но без холодка сегодня не обойтись. Мне гостей возить надо.

– Как мы там обходились без кондиционеров? – спрашиваю у Гриши чисто риторически, потому что вопросы на тему "там – здесь" всем нам ужасно надоели, ответы на них всем нам ясны, но мы их все-таки то и дело задаем друг другу с рефлективностью людей, страдающих от чесотки.

Там – это в России. Там – это в Одессе.

– Не говори, – отвечает Гриша, и я понимаю, что он имеет в виду.

Он согласен, что там все было плохо, все было не так, как у людей, и что на этом крупном фоне, кондиционер, которого тоже не было, – сущая ме­лочь. Вот как много он сказал своим коротким ответом. Потом, чуть подумав, он добавил, что если бы там и были кондиционеры, то от них все рав­но было бы мало пользы, так как они всегда стояли бы поломанными. На это я тоже ответил коротким "не говори", и оно означало то же самое, что и его короткое "не говори".

Не говори – говорили мы, а пока что ничего другого не делали, как только говорили.

– Как ты относишься к тому, что Сашку поп венчать будет? Тебя это не колышет? – спросил я и смутился, поскольку переход от кондиционера к попу был слишком резок.

Со стороны, в том числе и самому Гришке, этот вопрос мог показаться с бухты-барахты, но все эти географические сцепки-зацепки там – здесь, мое вечное ощущение вины перед ним за неполады в нашем общем детстве, случай с Витькой – все это неизбежно привело к мысли о тебе, Тихомирыч, о том, как ты боялся, чтобы я как-нибудь не захотел сделать своим пацанам обрезание. Ну а отсюда, пожалуй, прямая ниточка к поповскому венча­нию. Так что вовсе не неожиданным был мой вопрос Я всегда на этих во­про­сах торчу. Голова от них пухнет – а не выбьешь.

Это вы, мои милые други, обрекли меня на них. Вы меня подвесили за ноги между небом и землей. Вы поделили всех по именам, по кличкам, по классам, по родам, по кровям. Вы! Вы, Лешенька! Вы...

– Как ты относишься к тому, что Сашку поп венчать будет? Тебя это не колышет?

– Не-е, не-е, глупости, о чем ты говоришь! Разве это имеет какое-то зна­че­ние? А если б и имело какое-то значение – что, ты в этом виноват? Мы в этом виноваты? Мы?..