Свадьба Кречинского. Пьесы

Квартира Муромских. Утро. Декорация первого акта, посреди комнаты стоит стол с бумагами.

ЯВЛЕНИЕ I

Лидочка сидит за пяльцами.

Иван Сидоров выходит из кабинета

и поспешно перебирает на столе бумаги.

Лидочка. Чего ты ищешь, Сидорыч?

Иван Сидоров. Да вот, сударыня, записку, что писарь переписывал. Мы вот там (указывает на кабинет) с Кандид Касторычем весь кабинет изрыли.

Лидочка. Да вот она. (Встает и отдает ему бумагу .) Что вы делаете?

Иван Сидоров. С Кандидом Касторычем совет держим, сударыня, едет папенька ваш к князю подать ему записку; так толкуют теперь, как с этим лицом говорить надо.

Лидочка. Ах, Иван Сидоров, а мне сдается, что это добром не кончится; у меня какая-то тоска… Сердце ноет… Ну что же, папенька ездил к этому чиновнику?

Иван Сидоров. Ездил, сударыня.

Лидочка. Ну что же?

Иван Сидоров. Не сошлись. Да по правде сказать, как и сойтиться? Ведь не то что взять хотят – а ограбить. Народ все голь, живет хищением; любого возьмите: получает он от царя тысячу, проживает пять, да еще нажить хочет – так как тут сойтиться? Вот около нашей вотчины один, сударыня, судеец самым сверхъестественным грабительством – миллион нажил; купил пятьсот душ вотчину, два завода поставил. Так что ж? теперь, видите, пятьдесят тысяч рублей доходу получает, и стал уж он большой барин. Вот вы и судите, матушка, что один такой нечестивец на всю землю нашу соблазну делает!

Лидочка. Да, страшный свет.

Иван Сидоров. Теперь, матушка, из них всякий не то что на прожиток взять или бы благодарность какую: бог бы с ним, мы за это не стоим; а смотрит, чтобы сразу так цапнуть, чтобы, говорит, и себе было, и детки бы унаследовали. Ну и стало оно грабительство крупное, маховое; сидят они каждый на своем месте, как звероловы какие, да в свои силки скотинку божию и подкарауливают. Попадет кто – они вот этою сетью (указывает на записку) опутают – да уж и тешатся.

Лидочка. Точно сетью!.. Ах, Сидорыч, как у меня сердце-то ноет.

Иван Сидоров. Как ему и не ныть, матушка. Было на землю нашу три нашествия: набегали татары, находил француз, а теперь чиновники облегли; а земля наша что? и смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь, продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большой степи неумытая, рогожей укрытая, с перепою слабая.

Лидочка. Правда твоя. Я так иногда думаю: всего бы лучше мне умереть; все бы и кончилось – и силки бы эти развязались.

Иван Сидоров. Что вы это, матушка бога гневите. Посылает бог напасть, посылает силу, посылает и терпение.

Лидочка. Нет, Сидорыч, я уж слышу: ослабли мои силы, истощилось терпение, истомилась я! – только об том и молю я бога, чтоб прибрал бы он к себе мою грешную душу… Смотри – если я умру, похороните вы меня тихонько, без шума, никого не зовите, ну – поплачьте промеж себя… чего мне больше… (Плачет.)

Муромский (из кабинета). Иван Сидоров, а Иван Сидоров!

Иван Сидоров (торопливо). Извините, сударыня. Сейчас, сейчас! (Бежит в кабинет .)

ЯВЛЕНИЕ II

Лидочка (одна). Я бы только хотела одного: чтобы и он приехал, – чтобы и он заплакал. – Ведь он любил меня… по-своему… нет! не любил он меня. Почему бы ему не прийти да не сказать, что вот ему деньги нужны! Боже мой – деньги! Когда я ему всю себя отдавала… и так рада была, что отдавала… (Плачет и кашляет .) Вот надеюсь, что у меня чахотка – а все пустое, никакой чахотки нет; а как бы хорошо мне умереть… благословить бы всех… Ведь вот что в смерти хорошо, что кто-нибудь – и ребенок и нищий, а всякого благословить может, потому отходит… я бы и его благословила… я бы сказала ему: вот моими страданиями, чахоткой… этой кровью, которая четыре года идет из раненой груди, я искупила все, что сделано, – и потому что искупила – благословляю вас… Я протянула бы ему руку. Он бросился бы на нее, и целый поток слез прошиб бы его и оросил бы его душу, как сухую степь, какую заливает теплый ливень!.. А моя рука уж холодная… Какие-то сумерки тихо обступили меня, и уже смутно слышу я: «ныне отпущаеши, владыко, рабу твою с миром» – я бы сказала ему еще раз… Ты… Мишель… прости… вот видишь там… (горько плачет) в такой дали, какую я себе и представить не могу, об тебе… об твоем сердце… буду я… мо… молиться. (Плачет.)

ЯВЛЕНИЕ III

Муромский во фраке и орденах выходит

из кабинета, за ним Иван Сидоров, держа в руках записку, свернутую в трубку и перевязанную ленточкой, шляпу и перчатки; наконец Атуева

и Тарелкин, занятые разговором.

Муромский. Лида, а Лида, – где же ты?

Лидочка (оправляясь). Я здесь, папенька.

Муромский. Прощай, дружок. Да ты это что? а? – Ты плакала?..

Лидочка. Кто, я? – Нет, папенька. А вы это что в параде?

Муромский. О-о-ох, мой друг, – вот ехать надо.

Лидочка. Ехать – куда?

Муромский. Да вот, решили к князю ехать; просить, подать вот записку.

Лидочка. Так постойте. (Уходит в свою комнату .)