Свадьбы

- Кругом все ворчат. Вместо войны землю копаем, а я так думаю: нашему падишаху видней. Копаем землю, значит, так и надо, значит, от этого нам же будет лучше. Вон они, какие стены, попробуй возьми их! Все войско положишь, а не возьмешь. А тут пушки поставим на вал и будем палить не куда попало, а в цель: персы сами ворота отворят.

Мехмед болтал без умолку, но работал тоже без передышки. Мурад взмок, как мышонок, а пощады не просил, упирался.

- А здорово ты смахиваешь на султана! - болтал Мехмед, - Я султана видел один раз.

- Где?

- В Истамбуле, когда султан парад цехов принимал. Только он похудей тебя, и глаза у него горят поярче, как у волка или как у сумасшедшего.

Мурад хмыкнул, а Мехмед бросил последнюю лопату в носилки, подхватил носилки и, таща за собой и носилки и помощника своего, устремился к вершине холма.

- Зря ты не пришел тогда на мое торжество. Посвятили- таки меня в мастера. “Ты, - говорят, - молодец, Мехмед, у тебя руки золотые”. Раньше, когда в карманах у меня ветер гулял, что-то не замечали моих рук, а как денежки завелись, и руки враз позолотели. Я нигде и никогда дурака не валял, коли брался за дело, так работал. Я и на войну пошел всерьез. Не будь я мастер Мехмед, отхвачу себе тимар!

На вершине вала у Мурада разжались руки и носилки упали, к носильщикам тотчас подскочил надсмотрщик, но Мехмед так выразительно выпростал из-под халата волосатую огромную свою руку, что надсмотрщик обошел приятелей стороной и накинулся с бранью на кого-то ни в чем не повинного.

В это время по валу шествовал великий визирь Махмуд-ага в Сопровождении вернувшегося из Индии бостанджи-паши. Махмуд-ага поглядел на черный от пота халат Мехмеда.

- Стараешься?

- Стараюсь! - гаркнул Мехмед радостно.

- Старайся, дурак! Но помни, стараться надо там. - Великий визирь кивнул на Багдад.

Из-за спины великана на великого визиря зыркнули бешеные глаза. Звериное чувство подсказало бостанджи-паше: будь осторожен. И он, проходя мимо растерявшегося великана, уронил к его ногам золотой.

- За старание!

Поздно ночью Мурад вызвал Махмуда-ага в свой шатер.

- Где тяжелые пушки? - спросил он великого визиря, едва тот откинул полог шатра.

- В дороге, милостивый падишах.

- Но сколь далеко они от Багдада?

Этого Махмуд-ага не знал, но он хорошо знал, как опас но лгать Мураду.

- О великий мой падишах! Дороги теперь зимние. Идут дожди. Тяжелые пушки тяжелы.

- Поэтому-то они и нужны мне здесь! И они мне нужны сегодня…

Великий визирь потупился, сказать нечего.

- Скажи мне, Махмуд-ага, для чего мы возводим земляной вал вокруг Багдада?

Махмуд-ага капризно пожал плечами: ему, старому воину, задают школьнические вопросы.

- Отвечай! - заорал Мурад.

- Для того, государь, чтобы прицельно стрелять по городу из пушек.

- Скажи мне, бывший янычарский ага, сколько дней по древнему правилу мы можем держать в окопах янычарские полки?

- Сорок дней, милостивый падишах.

- Сорок дней мы стоим под Багдадом?

- Двадцать, великий.

- Но где же тяжелые пушки? Где тяжелые пушки, я спрашиваю тебя, бездельник? А если бы я сразу же, подойдя к Багдаду, повел бы армию на приступ, чем бы мы рушили стены? Уж не твоей ли круглой башкой?

- Великий и милостивый падишах…

- Некогда болтать! Повелеваю: все пушки, какие у нас есть, сегодня ночью поднять на вал и открыть огонь.

- Но, великий падишах, тащить пушки ночью на вал опасно.

- Опасно оговаривать султанов, вот что опасно! - И Мурад в бешенстве рубанул саблей Махмуду-ага поперек груди.

Великий визирь упал, обливаясь кровью.

- Без панциря ходил, болван! - Мурад отшвырнул саблю и окинул спокойным, трезвым взглядом своих пашей.

- Все пушки на вал! Как какую пушку поднимут, так пусть и палят. Пора побеспокоить сладкий сон персов… Найти тяжелые пушки, затерявшиеся в пути, и немедля сюда, под стены Багдада.

Сказал и пошел на расступившихся пашей вон иэ шатра, чтоб не видеть, как немые - верные султанские стражи - добьют великого визиря Махмуда-ага.

*

Засыпая, Мурад IV услыхал пушечную пальбу,

Глава четвертая

От непрерывной пальбы воздух звенел, дрожал, а может быть, это звенела и дрожала пустая, как пустой котел, голова. Божье небо, влажное, моросящее, нависло над злодейством, но люди сумели и тут отгородиться от бога, у них было свое небо, черное, смердящее: облака гари космами вздымались над горевшим Багдадом, пузырились столбы порохового дыма, их подпирали прыгающие на цепях пушки - вот уж псы так псы, в преисподней таких поискать.

Думать да горевать, страшиться и ждать смерти - с ума сойдешь: одно спасение - не видеть, не Слышать. Ткнут мордой в похлебку - хлебай, пхнут - топай, запрягут - тащи.

Жил Мехмед как во сне. Спрятал душу в коробочку и превратился в послушного ходячего чурбана - командиры на него нарадоваться не могли. А человеческого от Мехмеда одно осталось: смутная надежда, что когда-нибудь все это кончится.

И проснулся однажды Мехмед и чуть не заскулил по-псиному: душа из коробочки по капельке просочилась и на место встала.

Рожок заиграл тихонько.