Свадьбы не будет, Светлый!

Пользуясь паузой, я огляделась. Проклятый! Как я и предполагала, тут даже паутины нет, стены и потолок — белые, а на новенькой выглядещей безопасной (никаких капканов и ловушек) мебели — ни пылинки. 

Еще и углы в комнате все проглядываются… И проклятий никаких нет, светлые же. Скукотища. 

Хотя…

Выражение покрытого каким-то зеленым кремом лица Ребекки слегка примирило меня с действительностью. Она моргала, хватала ртом воздух и, кажется, вот-вот готова была разразиться криком, но тишину неожиданно прервал Сэмюэль.

— Ч-ч-что? Т-т-ты сказал? М-м-медея? Т-т-т…

Он стоял у окна в одной пижаме и переводил взгляд с Лайтвуда на меня и обратно. 

— Зови меня мамой, — доверительно прошептала я, обернувшись. 

Сэмюэль выглядел так, как будто вот-вот готов был хлопнуться в обморок. 

Мне его даже стало жалко.

Я тут же отогнала от себя ненужную эмоцию.

— Хотя... можно, я лучше за него замуж выйду? — спросила я у Лайтвуда. 

А что? Сэмюэль хоть понятный. Вон, бледный, заикается. Что еще надо для счастья в браке? К тому же, он обещает быть недолгим.

— Нельзя, — ухмыльнулся Лайтвуд. — Видишь ли, мы уже помолвлены. Я, считай, дал слово Триединому, что возьму тебя в жены. 

Когда он это сказал, кольцо на моем пальце как будто накалилось. По телу пробежал жар, и я почувствовала, что краснею. Как… какая-нибудь светлая!

— Так забери свое слово обратно! 

— Не могу, — лицо Лайтвуда стало целомудренным и скромным. — Я ведь Верховный светлых — какой пример я подам, отказываясь от своего слова?

— Райан Даниэль Лайтвуд! — вдруг вступила в дело Ребекка. — Немедленно объяснить! Что эта вздорная барышня здесь делает?! И что значит — “невеста”?!

М-м-м… “Вздорная барышня”! А она мне начинает нравиться. Приятно, когда кто-то оценивает меня по достоинству.

Лайтвуд почесал бровь кончиком большого пальца. Когда он поднял руку, в рукаве мелькнуло что-то серебристое. Это… та самая змея? Он теперь ее в рукаве носит? Его… самый большой кошмар, который я наколдовала, чтобы его отвадить?

Этот светлый меня с ума сведет! Должна же найтись и на него управа?

— Я планировал рассказать о будущей свадьбе на завтраке, — сказал он.

— Но она темная! — возмутилась Ребекка. 

— Да, я заметил. Рад, что мы так быстро прояснили этот момент.

Ребекка задохнулась от возмущения. 

— Но… она в постели твоего сына! Райан! Ты… уму непостижимо! Что бы на тебя ни нашло, ты должен немедленно разорвать помолвку! И — Сэмюэль! Во имя Триединого, что было у тебя на уме, когда ты связался с этой… — Ребекка запнулась, очевидно проглатывая рвущиеся на язык слова. — Девушкой! Вы оба — с ума сошли! Вы же светлые! Отец и сын! Гордость рода! А ты, Сэмюэль, будущий Верховный!

Ай-ай-ай, Сэмюэль, про себя поцокала языком я. 

Украдкой оглядываясь, я успела заметить, что лицо Сэмюэля после слов Ребекки о титуле Верховного сморщилось, как от зубной боли.

Интересно.

В этот момент в дверях появился силуэт в белом, и спустя секунду в комнату вошла девушка — тоненькая, с белой косой, огромными серыми глазами. Дочь Лайтвуда, кажется. Только вот имени ее я не помнила. 

Вперед ее тащил мальчик лет десяти-одиннадцати, сонно трущий глаза кулачком.

Ага, выходит — младший сын Лайтвуда. Теперь вся семья в сборе. 

Трое детей Лайтвуда, взрослые дочь и сын, а еще — десятилетний мальчик, совсем ребенок. 

И — матушка Ребекка. 

Все как на подбор светловолосые, светлоглазые — истинные светлые. 

Отлично. Сейчас мы с ними со всеми и разделаемся. У меня, кажется, появился план.

— Пап? — тихо спросила девушка. — Что здесь… Здравствуйте.

Огромные глаза уставились на меня с удивлением. 

— Здравствуй, — широко улыбнулась я, демонстрируя чуть удлиненные верхние клыки: гордость Даркморов, которые вели свой род от вампиров, детей ночи. 

— Триединый, — пробормотала Ребекка и схватилась за сердце. 

Так, одна почти дошла до нужной кондиции. 

Может, у меня еще получится сорвать помолвку? 

Ведь не пойдет же Лайтвуд против всей семьи? Он же — светлый. Для них семья священна.

— Пап? — сонно похлопал глазами мальчик и потянулся к руке Лайтвуда. — А что вы тут делаете?

Он уставился на меня и нахмурился, как будто никак не мог сообразить, сон все вокруг или нет.

Так. Время бить исподтишка и — в самое слабое место.

Я знала, что жена Лайтвуда умерла давно — около десяти лет назад. Значит, его младший сын ее если и помнит, то совсем немного. Но наверняка ведь скучает. Даже дети темных привязаны к родителям, а уж дети светлых… — тут и говорить нечего!

А я, выходит, после свадьбы с Лайтвудом буду для них мачехой.

Никто не любит мачех.

Я знала одну темную, которая подставила новую жену ее отца, сделав вид, что та попыталась отравить падчерицу яблоком. Для мачехи все плохо закончиось. Ну, что поделать: или ты — или тебя. Это главный закон темных. 

— При-и-ивет, — протянула я, улыбаясь мальчику. — Я твоя новая мама. 

Шах и мат, Лайтвуд. 

Хотя нет, еще немного. Чтобы наверняка.

— Теперь я буду жить с вами, малыш. Буду твоей мамой.