Так они подружились. Уже скоро начали вместе гулять и целоваться. Алёша был невероятно горд и счастлив. Он обожал Олесю. Он говорил, что никогда не встречал таких красивых и умных. Он даже всерьёз думал, что она и вправду должна жить на другой планете, потому что совсем не такая, как все девчонки. Олеся только хохотала и просила новых впечатлений. Она говорила, что ей постоянно скучно в её мире. Скучно ходить в школу, скучно дома, скучно на секции рисования, куда её записал папа. И совсем уж скучно в школе балета, куда она должна была ходить, потому что это было новое и самое модное учреждение в городе. А с Алёшей скучно не было. Он показывал ей места, где совершались преступления. Всё в подробностях рассказывал о них. Олеся говорила, что для неё это тоже «другая планета», и что на ней ей всегда интересно. Она познакомилась с друзьями Алёши, и уже знала, кто из них вор, а кого уже даже забирали в полицию. Она «читала» его мир, как самую захватывающую книжку. Ей казалось, в нём даже воздуха больше, чем у неё, там, в бесконечных акварельных картинках и хореографических станках. Она ныряла в эту жизнь и смеялась. Она чувствовала, что здесь свободна от предрассудков, что здесь, с Алёшей, она может попробовать всё.
Алёша Попов вспомнил эту её идею – попробовать всё, и снова вернулся к своим виноватым мыслям. Он смотрел на старенький шкаф, который был куплен, когда его нынешняя страна была другой и называлась иначе, и снова задавал себе вопрос, на который у него было ответа. Кто виноват? Нет, скорее – виноват ли он? И что теперь конкретно ему со всем этим делать?
Ответов по-прежнему не было. Ни в его голове, ни в стареньком советском шкафу.
+++
Алисе надоело лежать. Тело ныло, бока болели. Казалось, её кости затвердели и совсем не хотят слушаться. Егор Казарин – она дёргалась каждый раз, когда вспоминала это имя, – сказал, что если она будет соблюдать режим, лучше станет намного быстрее. Она послушалась. Она теперь привыкла слушаться. Один раз вон показала характер и свалилась у столба. Так что, всё правильно, надо кивать головой и соглашаться. Так и проблем меньше и сомнительных мыслей тоже. Хотя… Мысли как раз теперь стали приходить чаще. Особенно, сомнительные. Времени было много. Читать и смотреть в экран было нельзя, и Алиса снова начала думать. Мысли как будто ждали именно этого события, чтобы её вот так свалило одну в кровать, чтобы грохнуться огромным пыльным мешком на её разбитую голову.
Алиса лежала и смотрела на стену. Там висела картина, сделанная из её фотографии. Она щёлкнула её в горах, когда они с Артуром поехали туда вместе, в отпуск. Там, на высоте в три с половиной тысячи метров, он сделал ей предложение. Встал на колено, подарил дорогое кольцо и улыбнулся. Всё по плану. По кем-то написанному сценарию, от которого нельзя отступить. Конечно, он знал, что она согласится! Он бы никогда не стал звать в ЗАГС, если бы были сомнения в результате. Результат превыше всего! Всё должно быть продумано и проверено. Всё должно быть идеально. Так и было. Алиса согласилась, надела кольцо и посмотрела вдаль, на белоснежную горную вату. Тогда она подумала, что вот эта картинка действительно идеальна. В ней нет ничего лишнего – она безупречна. И гладкий блеск чистого снега, и ассиметричные скальные зубцы, и солнечные брызги на её щеках, и какой-то особенный холодный воздух, в котором мало кислорода, но которым очень приятно дышать. Она знала, что Артур сделает ей предложение именно здесь. Это было очевидно. Так бывает, когда смотришь мелодраму и уже к середине фильма начинаешь понимать, чем всё закончится. В этом «сюжете» Алиса не ошиблась. В тот день она была счастлива. Ей казалось, что именно так чувствуют счастье. Наконец у неё всё было, как надо, как хотели родители, как клянчили родственники и бабульки на лавочке. Она тогда начала сомневаться, правильно ли она живёт, правильно ли чувствует. Может быть, все эти люди действительно знают, как надо. Ведь их так много, а она – со своими не трясущимися коленками – одна. Может быть, она и правда чего-то не понимает, а они все хотят ей добра. Она согласилась попробовать. Жизнь стала лёгкой и покладистой. Только эти горы почему-то её смущали, и тогда, когда она смотрела им в заснеженные глаза, и теперь, когда она рассматривала их на большой картине.
– А если я всё-таки ошиблась? Что если счастье – не в этом? – спрашивала она у сфотографированных вершин.