Свадебное путешествие

Это длилось минут десять. Выходя, доктор столкнулся с Сиской и, рассудив, что не стоит оставлять в доме Розье репутацию паразита, сунул ей в руку пятьдесят франков.

— Возьми, — сказал он, — это за юбку, которую добрый Господь надоумил меня взять у тебя. Помалкивай.

— Что это вы там говорите Сиске? — поинтересовалась Розье.

— Я говорю ей, — отозвался доктор, — чтобы побыстрей поднялась наверх — может, ей там осталось гусиной печенки.

Розье поспешила опередить девушку, которая даже не пошевелилась. Эти полсотни франков, заработанные враз, и события, показавшиеся ей настоящим чудом, пригвоздили к полу бедную девицу, уже воображавшую, что сам святой Бавон, переодетый «доктором», нарочно сошел с небес, дабы исцелить Гритье. Та же проводила Поля до порога, и там они долго и нежно прощались под серым небом, с которого крупными хлопьями валил снег.

XIV

Доктор жил в Уккле. Вызванный к больному в Гент, он, выйдя от него, принялся искать ближайший трактир, чтобы обеспечить себе ночлег, и это как раз оказались «Императорские доспехи».

Предпочтя пристанище в другом трактире, он встал в восемь, холодным и серым зимним утром, найдя его превосходным. Вышел он, против скромного своего обыкновения, легким на походку, радостно глядя в небо. В набухшем снегом воздухе поднималась бледная и зябкая заря. Ночью подморозило, и на обледеневшей дороге, по которой шел доктор, воробьи безуспешно искали хоть малый кусочек пищи — и того не было. Еще со вчерашнего тут не проезжала ни одна лошадь. Закоченевшие и побелевшие мальчуганы расставляли силок на воробьев, сделанный из простой палки, обмазанной смолой, на которую была прилеплена крошка хлеба. Были птички, в него попадавшиеся. Городские полицейские, посиневшие от холода и съежившиеся под плащами, и не думали заносить в протокол сей очевидно преступный акт браконьерства.

С душою, трепетавшей от всех благородных чувств человеческих, раздумчивый в радости своей, меланхоличный в пылкости своей, скорей склонный плакать, нежели смеяться, — так переполнено было его сердце наслаждением, глубоким и невыразимым счастием, Поль летел к Маргерите словно магнит — к куску железа или река — к Океану. Она привлекала его к себе, заполонила собою его сердце, его мысли, сны, образы, слова и улыбки — в тех прелестных формах, что сразу покрыты странно целомудренным покрывалом истинной любви. Он больше ничего в мире не любил — только ее одну, за исключением тех несчастных больных, о которых он, конечно, обязан был заботиться и побыстрее вылечивать их ради ее же любви. Свежий утренний воздух проник ему в легкие, словно крепкое вино в горло пьяницы. Проходя мимо светивших фонарей, он чуть было не обнял один из них. Только в девять часов осмелился он открыть дверь готического дома «Императорских доспехов». Розье стояла за стойкой, Сиска чистила картошку, стряхивая кожуру в маленькую миску; Гритье не было.

Поль встревожился, ему показалось странным, что она еще не вставала и не ждала его за стойкой, — ведь он знал, как рано она привыкла вставать.

Сиска, увидев Поля, улыбнулась своей самой лучшей и самой благодарной улыбкой; этого нельзя было сказать о Розье — та без обиняков, с угрожающей миной на физиономии, спросила, зачем этот отвратительный тип снова здесь.

Полю смутно послышался шум — это в спальне наверху ногой передвинули стул.

Потом он сказал Розье тем меланхолически мрачным тоном, который делает из влюбленных такое посмешище для равнодушных:

— Что, мадемуазель Маргерита нездорова, потому я и не вижу ее здесь в это утро?

— Она плохо спала, господин доктор.

В манере, с которой Розье произнесла последние слова, сквозила ревнивая злоба.

— Она очень бледна, — добавила она.

— Бледна, — повторил доктор, притворившись испуганным.

Розье не на шутку забеспокоилась.

— Да уж, мсье, бледная. Да. Что будет? Это опасно?

— Это странно, кровоток должен был бы проявиться.

— Кажется, вчера еще… — но Розье не закончила, фраза показалась ей обидной для дочери.

— Я желаю повидать ее.

— Так поднимайтесь, — безропотно сказала Розье. — Она не хочет выходить из того большого зала перед комнатой, с тех пор как едва не умерла там. Я пойду вперед вас.

— Идемте, — отвечал Поль.

Розье и вправду пошла вперед и ввела его в комнату четырнадцатого века, где Гритье, словно средневековая хозяйка замка, задумчивая, сосредоточенная, почти строгая, сидела у окна под аркой с глубоким разверзшимся сводом, обшивая каймой ручное полотенце из толстой ткани и глядя на расстилавшиеся перед нею совершенно белые бескрайние равнины и в серое небо, с которого так и валили крупные снежные хлопья.

Она действительно была бледнее обычного, ей было немножко холодно.

Увидев, что он вошел, она привстала, отложила шитье и покраснела до корней волос.

— Здравствуйте, — сказала она, волнуясь.

— Здравствуйте, — ответил он, так же волнуясь. — Маргерита, — сказал он, ему казалось, что так имя звучит солидней, чем ласковое Гритье, — как вы сегодня чувствуете себя, Маргерита?