Свадебное путешествие Лелика

Лелик чувствовал себя достаточно скованно. Несмотря на то что Светку он знал много лет, первая встреча после шестилетней разлуки ему представлялась как-то по-другому. Он считал, что Светка бросится ему на шею и, более не обращая внимания ни на что, начнет целовать его в родные со школы щеки и, может быть, даже в губы, которые знавали времена более тесных контактов, а потом они, обнявшись, сядут на лавочку и предадутся воспоминаниям из серии: «Светик, а ты помнишь», «Лелик, а ты помнишь»…

Вместо этого — совершенно скомканные приветствия, бездушный чмок в Леликову щеку и немедленно начавшиеся гнусные наезды на его внешний вид. А потом комплименты Максу и Славику… Впрочем, в глубине души Лелик понимал, что отчасти сам виноват в этой ситуации, потому что мог бы уж прийти на встречу без сопровождения Макса и Славика — возможно, в этом случае Светка была бы больше сконцентрирована на нем и ветер ласкающих душу воспоминаний не пролетел бы где-то высоко-высоко, а задел их своим благодатным крылом.

Однако Лелик же не просто так захватил приятелей с собой. Ему хотелось выглядеть Остапом Бендером в сопровождении Паниковского, на роль которого Макс вполне мог претендовать, и Шуры Балаганова, на которого, по мнению Лелика, Славик был весьма похож. Лелик считал, что наличие сопровождения, в котором он выглядит явным лидером, поднимет его в глазах Светки. А вместо этого…

— Сумбур вместо музыки, — вдруг вслух произнес Лелик, почему-то вспомнив очень старую критическую статью времен махрового социализма.

— Да ладно тебе, — возмущенно откликнулась Светка, которая быстрым шагом передвигалась в авангарде их маленького отряда. — Там отличная музыка — традиционные марши. Уж явно лучше, — язвительно сказала она, — чем ваши «Ветер с моря дул» или «Владимирский централ».

— Ты еще скажи, — возмутился сзади Макс, — что у них там слова другие. Небось тот же «ветер с моря дул», только по-немецки.

— Нет, — заспорила Светка. — У них там хорошие слова — жизнеутверждающие.

— У нас тоже есть жизнеутверждающие, — парировал Макс. — Например, «поцелуй меня везде, восемнадцать мне уже».

— Ужас, — с отвращением сказала Светка. — Как вы вообще это слушаете?

— Под водку — элементарно, — сообщил Макс. — Под водку даже от песен Димы Маликова плакать хочется.

— Мне от них всегда плакать хочется, — сообщила Светка, — безо всякого алкоголя.

— Я не в том смысле, — объяснил Макс. — Я имею в виду, что от чувств плакать хочется. Трогают меня его песни — где-то после пятисот граммов хорошего алкоголя. Очень крепкого. Очень, очень крепкого. А по трезваку — совсем другой эффект почему-то.

— Какой? — полюбопытствовала Светка.

— По трезваку, — признался Макс, — хочется убить того, кто этот идиотизм включает.

— Вероятно, — вступил в разговор Лелик, — именно вид алкоголя и определяет, кто что слушает. Немцы пьют пиво — вот и слушают марши. Мексиканцы пьют текилу — слушают свои «Бесса ми мучо». Французы пьют вино — слушают аккордеон и шансонье. Чукчи пьют спирт — слушают завывания струны на палке. Так что все четко.

— Не получается, — с сожалением сказала Светка. — Русские пьют водку, а слушают кучу всякого кошмара.

— Это потому, что под водку можно все что угодно слушать, — объяснил Лелик. — Водка — она облагораживает любую музыку. После 200-300 граммов даже Сенчукова становится фактически Уитни Хьюстон. А уж Дима Маликов — так просто прямо-таки Джим Моррисон.

— Ладно, теоретики, — сказала Светка. — Пришли уже. Где сядем — внутри или снаружи?

Ребята огляделись. Светка привела их на ту же площадь, находящуюся неподалеку от Кельнского собора, где располагался кабачок, в котором они обедали.

— Если ты вела нас вон в тот кабак, — бестактно заявил Макс, показывая на знакомое им заведение, — то мы туда не пойдем. Там какая-то авария на кухне была — все кружки разбились. Так что они теперь наливают пиво в мензурки для анализов, а ООН не рекомендует туристам ходить в такие кабаки, потому что это чревато международными конфликтами.

— Я вообще-то имею в виду другой кабачок, — заметила Светка, делая знак рукой.

Ребята развернулись и увидели другое заведение, у которого столы со стульями были выставлены прямо на площади.

— Там можно сесть внутри, — объяснила Светка, — а можно на улице. На улице, конечно, просторнее. Но вы не замерзнете?

— Мы? — возмутился Макс. — Русские люди не замерзают, если рядом есть заведение со шнапсом. Садимся на улице.

— Вообще-то я тут решаю, где нам садиться, — недовольно сказал Лелик.

— Серьезно? — в один голос спросили Макс со Славиком, причем в их голосах звучала явная ирония. Эдак примерно девяносто восемь процентов явной иронии.

— Ну, — сказал Макс, — тогда ты решай, где нам садиться: на улице или на природе.

— Я решил, — торжественно сказал Лелик, — что мы сядем на улице. Но решил, заметь, не под воздействием твоих заявлений, Макс, а потому что мы, русские люди, нигде не замерзнем, если рядом продается шнапс. Понял?

— Одобряю ваш выбор, — вежливо сказал Макс и тут же побежал занимать стратегически важное место за столиком…