Свадебный бунт

— Что ты, что ты! Какую правду. Умный человѣкъ сейчасъ отличитъ правду отъ пустоты. Ну, вотъ теперь этотъ самый дѣлежъ всего царства россійскаго иль дѣлежъ года. Нешто смѣкалка твоя тутъ не причемъ? Нешто ты можешь повѣрить эдакой глупости?

— Что жъ?! — странно выговорилъ Носовъ.

— Вѣдь ты понимаешь, что это выдумка дурацкая, не можетъ сего быть. Слѣдовательно, ты прямо можешь такому слуху перечить и малоумныхъ людей на истинный путь направить.

— Нѣтъ, Тимоѳей Ивановичъ, это дѣло не наше, да и дѣло мудреное. Позволь тебѣ правду сказать, какъ я понимаю, по чистой совѣсти, безъ какого умысла.

— Говори, не въ первый разъ. Я тебя слушать люблю.

— Вспомни, Тимоѳей Ивановичъ, — не далекое то былье, — ходилъ по Астрахани, да и по всему краю, да и по всей россійской землѣ, слухъ диковинный, которому никто не вѣрилъ. И ты, воевода, смѣялся и не вѣрилъ, а всѣхъ повѣрившихъ дураками обзывалъ. Слухъ былъ о томъ, что Москва будетъ стоять пустая, якобы какой другой городъ. А столицей ей не бывать, столицу царь будетъ новую строить въ чухонской землѣ. Въ православной-то, вишь, мало мѣста. Былъ ли такой слухъ?

— Былъ, удивленно произнесъ Ржевскій.

— Глупство-ль оказалось?! Другой носился въ Астрахани слухъ, что всѣхъ бояръ, сановитыхъ людей царь обрѣетъ и раздѣнетъ. И вѣрить никто не хотѣлъ. А вышло что?! Не одѣлся онъ самъ и не одѣлъ всѣхъ своихъ приближенныхъ бояръ и князей да и столичное именитое купечество въ иноземные кафтаны? Развѣ не обритые всѣ ходятъ они тамъ теперь?

— Да вѣдь говорили то, Грохъ, не такъ. Сказывали, что царь раздѣнетъ всѣхъ и заставитъ нагишомъ ходить, а что брить будутъ и бороду, и голову, какъ крымцы.

— Вѣрно, Тимоѳей Ивановичъ. Но народъ не можетъ тебѣ новую какую затѣю цареву точно пересказать такъ, какъ царь ее замыслилъ. Народъ свое добавитъ. Приведу тебѣ примѣръ: когда человѣкъ ночью испугается чего, малой собаченки, что ли, какой, то она ему съ перепугу двухсаженной покажется. У страха глаза велики, — пословица говорится. Собирался царь у всѣхъ бороды сбрить и всѣмъ нѣмецкій кафтанъ надѣть, а народъ, вѣстимо, сталъ говорить, что всѣ нагишомъ по улицѣ пойдутъ съ бритой головой. Такъ и теперь скажу. Ты называешь слухъ о дѣлежѣ государства на четыре части дурацкимъ слухомъ. А гляди, Тимоѳей Ивановичъ, не окончилось бы дѣло это правдой какой: не на четыре, такъ на двѣ подѣлятъ.

— Полно брехать, Грохъ, враки какія. А еще умницей въ городѣ почитаешься. Ты и двадцати четыремъ мѣсяцамъ этакъ повѣришь!

— Спорить не стану, Тимоѳей Ивановичъ, и дѣлежу года на 24 мѣсяца тоже повѣрю, когда всего-то пять лѣтъ тому, новый годъ переставили съ осени къ крещенскимъ морозамъ. Шутка ли! А ты, вотъ, вызываешь противъ какой-нибудь народной молвы орудовать, когда эдакіе слухи диковинные, совсѣмъ негодные, въ концѣ концовъ потрафлялись правдой.

— Да не его это дѣло, подлаго народа, въ государскія мѣропріятія рыло совать! — воскликнулъ Ржевскій, оборачивая вопросъ.

— Не его, вѣстимо, дѣло! — ухмыльнулся Носовъ. — Подлый народъ уши востритъ на такіе слухи и дѣла потому, что жить ему мудренѣе… Это ты и самъ, хоть и воевода, а признаешь. Наше время стало мудреное время. А здѣсь въ Астрахани еще мудренѣе стало жить, чѣмъ гдѣ-либо на Руси. Вотъ что я тебѣ скажу.

— Почему же такъ! Законы и на Москвѣ, и въ Астрахани — тѣ же.

— А потому, что мы больно далеко отъ царя да отъ Москвы. Мы вотъ, гляди, окружены татариномъ, кругомъ насъ только и есть что мухамедовой вѣры инородцы. Намъ до персидовъ или до турки рукой подать. Коли жалобу какую приносить, такъ персидъ, или крымецъ, или турка скорѣе своему шаху или султану жалобу подастъ и дѣло свое справитъ, чѣмъ мы, православные, свое на Москвѣ. Мы, русскіе люди, христіане, здѣсь будто на чужой сторонѣ, а не у себя. Да и много-ль насъ здѣсь истинныхъ христіанъ? Тьма тьмущая здѣсь такихъ перекрестей православныхъ, которые ходятъ для одной видимости въ храмы Божьи и крестятъ будто дѣтей по-нашему, а гляди тамъ у себя, въ домахъ, втайнѣ всѣ чуть ли не на прежній ладъ, по своей вѣрѣ мухамедовой разные обряды справляютъ. Которая насъ, россіянъ, малость есть, и та басурманится отъ татарина. Спасибо еще, что смертная казнь полагается всякому инородцу мухамедова закона за совращеніе православнаго въ его вѣру. А то бы, прямо тебѣ говорю, Тимоѳей Ивановичъ, за полста лѣтъ ни одного истинно православнаго человѣка тутъ въ Астрахани не оставалось бы.

Носовъ замолчалъ и стоялъ. Воевода о чемъ-то раздумывалъ.

— Да, дѣла, дѣла, — вздохнулъ Ржевскій, но вздохнулъ и выговорилъ эти слова добродушно и почти безучастно, какъ бы говоря: ну, вотъ побесѣдовали, поболтали языкомъ, и довольно.

Воевода отпустилъ посадскаго человѣка, снова обѣщавшись заняться его дѣломъ. Затѣмъ онъ позвалъ къ себѣ старика поддьяка, по имени Копылова, и спросилъ:

— Народу много?

— Много, Тимоѳей Ивановичъ, я вотъ сейчасъ разспрошу, и кто съ пустяками, разгоню. Некогда мнѣ было, писалъ. Надо тебѣ доложить въ вечеру дѣла красноярскія.

— Ну, начинай, чисти народъ… да скорѣе…

Поддьякъ вышелъ.