Свадебный круг

— Я только одну утку нашел, — откликнулся он и еще долго гонял по озеру. Гонял не столько в поисках второй утки, сколько радуясь тишине и уютной этой темноте. Видно, вторая утка, если она была, оказалась подранком и забилась в заросли рогоза.

— Завтра на зорьке подберем. Возвращайся, — сказал уверенно Огородов, и гулкий его голос легко достиг противоположного берега. Серебров подъехал к костру, на котором уже бурлил чайник. Приятно было сидеть на бревне у костра, пить заправленный смородиной чай, слушать в тишине забавный спор Соколова и Огородова. Огородов хвалил свою лайку Найду за то, что она «вязкая, без опаси идет за лосем», «медведя хватает за пятки», «белку облает, тетерева поднимет».

— Хошь лайчонка от нее дам? — великодушничал Огородов, разливая по кружкам водку. — Никогда не подведет. Человек подвести может, а собака никогда.

— Без опаси идет, — не соглашаясь, передразнивал Евграф Иванович Огородова. — Да лайке положено медведя за штаны драть, а вот насчет боровой дичи — извини-подвинься. Я знаю, как она у тебя тетерева поднимает. Не поднимает, а пугает. Вот у меня Валет и косача, и утку действительно поднимает.

— Да ерунда твой Валет, — гудел Огородов, подмигивая Сереброву.

Соколов, когда касался разговор его собаки, шуток не понимал. Сереброву было жалко Соколова. Он, как ребенок, казался теперь наивным и беззащитным.

— А правда ли, что это озеро непростое? — спросил невпопад Серебров.

Спор о собаках смешался, потому что Соколов и Огородов начали рассказывать о том, что озеро и вправду не простое, таинственное — никто не знает, какая у него глубина.

Николай Филиппович стал перечислять, с кем ему посчастливилось охотиться, кого из знаменитостей привозил он сюда. Разговор этот он продолжил в избушке. Серебров остался у костерка. Он вдыхал лесной воздух, слушал тишину и, глядя в костер, думал о том, что пора ему позвать Веру и прийти вместе с ней к Огородову — объявить, что они решили жениться. Хватит, надоело надеяться на неосуществимое. Надька потеряна навсегда.

Когда Серебров, затоптав гаснувший костер, пришел в избушку, приятели все еще балаболили за столом. Он видел их силуэты на фоне окна.

После лесной свежести Сереброва охватило в избушке душное человечье тепло. От приторной спертости потянуло на зевоту. Он лег на широкие нары к стене и мгновенно уснул, предвкушая утреннюю зоревую охоту и приятные перемены в жизни.

Его разбудили те же голоса. В избушке по-прежнему было темно. На фоне окошка прорисовывались те же силуэты Огородова и Евграфа Ивановича, только разговор между ними был уже не грубовато-подтрунивающий или ласково-предупредительный, как обычно, а звенел на взволнованных, натянутых нотах.

— Ну, скажи, зачем, зачем ты, Коля, все себе гребешь? — допытывался голос Евграфа Ивановича. — Все ведь дефицитные товары — шубы, магнитофоны, заграничные сапожки — прямо с базы из Бугрянска раскатал или взял себе, а с чем район оставил? Мне стыдно людям в глаза смотреть. Зря я тебя с директором базы свел. Каюсь, зря.

— Разревелся, — насмешливо ворчал Огородов. — Да район твой в телогрейках проходит. Шубы кому я устраиваю? Не просто так.

Огородов возмущенно засопел, судя по жесту, утер рукой губы.

— Но нечестно это, — шумно прошептал Евграф Иванович. — Нехорошо, понимаешь, нехорошо!

— Нечестно, — передразнил его Огородов, — а что ты думаешь — Огородову за красивые глазки дают сверх фондов стройматериалы? Сумеешь отблагодарить — и тебе достанут. Ну, ладно, хватит, замнем для ясности. Не одни мы тут, — шепотом сказал Огородов и позвал мгновенно подобревшим голосом: — Гарольд Станиславович, не спишь?

Серебров не ответил. Ему хотелось узнать, что собой представляет Огородов.

— Глупый ты, Граша, человек, — с ласковым назиданием говорил тот. — Вот ты орден получил. Считается, что за хорошую работу, за строительство, а его бы мне полагалось иметь, этот орден: ведь я тебе кредиты пробил, фонды выхлопотал, да и орденом-то наградить я тебя предложил, а не твой преподобный Шитов. Вот оно что, милый мой.

Раздался звон бутылки, задевшей о кружку.

— Ну, знаешь, — возмущенно выдохнул Соколов.

— Ты бы, парень, ноги мне мыл да воду пил, а ты почто-то лезешь на рожон. Эх-хе-хе-хе, — словно жалея Евграфа Ивановича, сказал Огородов.

— Д-да, — озадаченно протянул Соколов. — Я понял, тебе хочется, чтобы навар был. Есть у тебя эта черта. Ты, наверное, не замечаешь, а люди говорят. Ловчишь ты.

У Сереброва давно пропал сон. Ух, какой спор заварился! Выходит, Огородов не такой, совсем не такой, каким хочет казаться. Сереброву неудобно стало оттого, что он лежит и подслушивает этот сумбурный спор. Он повернулся, делая вид, что во сне сменил усталый бок, но скрип нар не насторожил спорщиков. Они потеряли всякую осторожность.

— Я уж про твою Золотую Рыбку, Азу Никаноровну, не говорю, — продолжал Соколов. — Твое дело. Но в мелком, понимаешь, даже в мелком ты себя мараешь. Помнишь, ты обхаживал в Анапе Евгению Демидовну? Сказал, что жена у тебя померла. Ну, как ты мог, ну?