Свадебный марш

Услышав эту фразу, я поднялся, заткнул блокнот и книги за ремень и натянул на себя свою курточку. Перед тем как лечь на пол, я ее аккуратно повесил на стену пожарной вышки. Я еще путался в рукавах, когда подо мной раздался приближающийся скрип ступеней, и затем из люка показалась голова Геннадия.

— А… свободный художник, — произнес Умпа, глядя на меня (в руках он держал листок с карикатурой). — А подслушивать нехорошо, и следить тоже нехорошо. Следить надо за собой… Одни следят за собой, другие за другими… Научно-исследовательский институт есть такой НИИ… НИИ… Гугу…

— Между прочим, Юлия Ивановна взяла твои рисунки себе на память, — сказал Умпа. — На вечную память. Впрочем, не только для этого. За оскорбление личности Юла собирается подать на тебя в суд. Кстати, количество твоих карикатур скоро перейдет в качество удара по голове. Диалектика. А удар, как известно, даже у металла меняет кристаллическую решетку.

Я достал из кармана блокнот.

— Еще рисовать будешь? — спросил устало Умпа.

Сулькин и Вовочка молча выдирались из люка.

— Уже нарисовал, — сказал я. — Вот подпись: «Московский зоопарк устраивает день открытых дверей». Вот Московский зоопарк. Это клетки с открытыми дверцами. В клетках ты, и Сулькин, и Проклов с гитарой, а это разбегающиеся от вас люди.

Умпа рассматривал рисунок серьезно, а я вдавливался спиной в стенку башни и думал об одном: лишь бы они не увидели, что у меня за поясом книга с тостами. Увидят — выдернут. Там же речь жениха подчеркнута. Сколько раз зарекался подчеркивать в книгах всякие фразы и выражения. И в блокноте у себя записал: «Человек всегда подчеркивает в книгах то, что творится у него на душе!» Надо же так себя выдать! Схватив за воротник рубахи, Умпа притянул меня к себе и стукнул об стенку спиной. Сулькин и Вовочка обступили меня плотно с двух сторон. Сзади давила стена, а спереди напирал Геннадий. Мне стало душно, как будто бы не хватало воздуха. Это все от жары, которая была вокруг меня и во мне.

— Не бойся, — сказал Умпа, — мы тебе ничего хорошего не сделаем.

Проклов выдернул у меня из-за пояса книжки и блокнот и отдал их Умпе. Повертев в руках книги о йогах, он хмыкнул.

— На голове стоишь? — спросил он меня. — Хотя зачем тебе на ней стоить? Ты же на ней ходишь. — Блокнот Геннадий хотел порвать, но, прочитав дарственную надпись: «Валентину Левашову от Леона Ковалло. На память!» — раздумал.

«Речи и тосты», как я и думал, его заинтересовали. Он раскрыл оглавление и, конечно, сразу же обратил внимание на подчеркнутую мной речь жениха в церкви.

— Так, так, так! — сказал он ядовито. — Мы, не щадя сил, боремся с религией, а что делает этот юноша? Он готовит уже ответную речь жениха! Ответную! И, обратите внимание, не в загсе, а в церкви.

Проклов и Сулькин засмеялись, а Умпа поднял руку и прочитал вслух: «Милостивые государи! Позвольте мне от имени новобрачной и от моего имени…»

— Не позволим! — заорали Сулькин с Прокловым. — Ни за что не позволим! Какой еще государь нашелся!

Умпа раскурил сигару и стал медленно приближать ее раскаленный конец к моей курточке. Сантиметрах в пяти он остановил руку и стал внимательно рассматривать мое лицо.

— Боже мой, — процедил Умпа сквозь свой маленький, как у девочки, рот, — вы поглядите, что у него делается с физиономией! Нет, какие невероятные перегрузки. Адреналинчик так и хлещет в кровь.

— Как у космонавта во время перегрузки на центрифуге, — засмеялся Сулькин, глядя на меня сквозь икринки своих глаз.

— А речь над гробом вольного пожарного общества, погибшего во время пожара, не хочешь? — спросил меня Умпа, просматривая оглавление растрепанной книги. — Он раскрыл книжку и прочитал с выражением: — «Недавно по городу раздался тревожный сигнал о пожаре, и члены нашего пожарного общества, в том числе и покойник, поспешили на место борьбы с огненной стихией!»

— В том числе и покойник! — повторил Сулькин. С этими словами он схватился за живот и свалился на пол со смехом.

— «Много раз и раньше усопший боролся с огнем», — продолжал Умпа и вынул из кармана платок, пахнувший одновременно духами и бензином. Вытирая слезы, сказал: — Ладно, домывайте машину, а я с ним еще поговорю.

— Почему мы? — сказал Сулькин. — Пусть теперь ее моет «в том числе и покойник!».

— Правильно! — присоединился к Сулькину Проклов. — Пусть помоет!

— Иди мой, — приказал Геннадий. И запел: — Мой мне… — И добавил бодро: — «Теснее ряды! Шире шаг! Счастливого пути!»

Я повернулся к люку, взял у Проклова из рук грязные тряпки и начал спускаться по лестнице.