«Сварщик» с Юноны 2 или Медведь просыпается

Продолжили разговор за нашим традиционным самоваром. Любопытно было наблюдать, как Лангсдорф на правах давно обрусевшего обучает неофита исскусству обращения с русскими чайными принадлежностями. За задушевной беседой мне легко удалось нащупать сферу интересов Якоби, он необычайно оживился и немецкая чопорность растаяла как ночной летний туман под лучами солнца едва он "сел на любимого конька", заговорил об электричестве. А когда я показал простейший коллекторный электродвигатель, он же генератор постоянного тока вовсе чуть не потерял дар речи от воодушевления. Модель конечно, до настоящего и руки пока не доходили, и нужды пока не возникало. Вот я и подвёл гостя к идее разработать аккумулятор для запасения вырабатываемого генератором электричества. Причём набросал известный мне кислотно-свинцовый. А чтобы Морису Германовичу не пришлось искать средства или лабороторию, предложил и то, и другое. Лангсдорф закивал, горячо подтвердил мою щедрость. Якоби попросил время подумать и спустя неделю взмыленный Степан со-товарищи носился по его поручениям, оборудуя исследовательское помещение. Вскоре в лаборотории трудились и другие сокурсники Якоби, которых он привлёк из Пруссии. Видя, как кипит работа, а результаты сыплются словно из рога изобилия, потихоньку подсунул идеи довести до ума телеграф, а ещё гальванопластику для матриц печати светоснимков в газетах и журналах. Глаза Якоби и сподвижников светились, для них сейчас не существовало преград.

Я предложил было запатентовать хотя бы аккумулятор на его имя, но Якоби так возмутился, что от греха подальше и из опасения что, не ровен час, уйдёт, обратил в шутку, наши анекдоты немец полюбил страстно и бесповоротно.

- Герр Якоби, - улыбнулся я как-то за обсуждением цинкотипии, о которой помнил только, что в мое время с неё печатали снимки в периодике, а тонкостей, увы, не знал, - Вам бы хорошо сменить имя и отчество для благозвучности на русский манер. Вот Борис Семенович весьма созвучно Вашим Морис Герман.

Василий Дубинин

Завтра солнце снова взойдёт

Настя прикусила губку: "Что теперь делать?" Потап Аристархович тяжело ворочался у стены амбара. Василий раздувал ноздри, сжав кулаки, словно бык, бьющий копытом перед противником. У девушки потеплело на сердце - Надо же, крепостной, а ради неё не убоялся ткнуть Управляющего!

Она бросила взгляд на тарелки: покосились, как её сиротская жизнь, но ни одна не свалилась - не упадёт и она, Настя! Девушка топнула ножкой, обутой в изящный, как любила барыня, ботиночек. Теперь этот козлоногий сатир ей совсем проходу не даст. Она подняла глазки на суженого. Василий подобрался и деловито осматривал поверженного: - Живёхонек. Токмо очумел маленько, скоро оправится.

И не было в его голосе раскаяния, а в глазах стояла боль, боль за неё, Настёну! И она присела, аккуратно поставила посуду в траву, стремительно вскочила, порывисто бросилась к парню, принялась утирать кончиком платка кровь, сочившуюся по его щеке.

Он понял её, как надо, решительно тряхнул кудрями: - Уходим!

Одним духом пробежали полторы версты, благо Василий в лесу и по темну ориентировался как у себя дома. Но Настёна стала отставать, и вдруг тихонько ойкнула. Парень остановился, присел на корточки, ощупал ножки любимой, так и есть - стёрла, всё-таки сафьяновые башмачки негодная для лесу обувка. Подхватил на руки, понёс. Девушка обвила его за шею, чтоб не упасть, уткнулась носиком. Для кого другого от парня разило острым мужичьим потом, но для неё пахло родным теплом. Пахло приятнее, чем для барыни французскими духами, которые та берегла как зеницу ока и капелькой которых бережно мазала себе за ушами перед каждым визитом "своего сладкоголосого Орфея", как она звала управляющего.

Так Настёна и уснула, словно у матери на руках, которую помнила смутно, померли родители от лихоманки в её младенчестве. А проснулась в землянке, от истошного крика снаружи.

Девушка вскочила, схватила со стола подвернувшийся камень, но вошел Василий, успокоил, мол он это вчера на тропке ловушку поставил, так кто-то из погони угодил видать. Но надобно уходить. Подал невесте лапотки, она примерила, в самый раз, притопнула ножкой, будто вторая кожа, пискнула, подскочила к смущенному Василию, чмокнула в щёку.

Собирались споро. Да и собирать-то особенно нечего: сапоги парня, да башмачки девушки, немного еды, всё сунул Василий в заплечный мешок. Окидывая напоследок убогую халупу - не забыли ли чего? - девушка заприметила за туеском на столе газетный свёрток. Выпростала из бумаги инструменты, поднесла листок поближе к жировой коптилке и глаза её расширились.

В следующую минуту лицо девушки просветлело, она аккуратно сложила газету, отвернулась от парня и засунула себе за лиф.

- Что это? - поинтересовался заинтригованный жених.

- Может статься, Васюшка, наше спасение, - непонятно молвила девушка.

Уходили лесом, ведь коли кинулись за ними ни свет ни заря, могли и хоженые тропки перекрыть.

Медведь повенчал