Сват из Перигора

В течение недели Эмилия Фрэсс твердо вела свой корабль с тряпками, щетками и душистыми полиролями из комнаты в комнату, подбадриваемая мыслью о том, что как только она закончит, ей тут же придется приняться за дело сначала. Чем активнее она терла и драила, тем больше прелести находила в ветхости своего нового жилища, реставрировать которое даже не собиралась. С благоговейным трепетом смотрела она на роскошную палитру плесени и поразительное упорство древоточцев. Когда спина и шея Эмилии отказывались разгибаться, она взбиралась на крышу замка и сидела у его скандальных бастионов, восторгаясь плавными изгибами Белль, ярко-желтыми ирисами в крепостном рву или полетом сарычей, чьи крупные и цепкие лапы свободно болтались под брюшком. Вечером, перед сном, она раздевалась донага, шла через внутренний двор замка, ложилась на нескошенную траву и любовалась мутными силуэтами пикирующих нетопырей, с наслаждением вдыхая душистый смрад их свежего помета.

В последний день перед открытием — точно клиент в ресторане, собравшийся насладиться особо сочной креветкой, которую приберег напоследок, — Эмилия Фрэсс распахнула двери пустой grand salon и заглянула внутрь. Там, от дверей до огромного каменного очага, простерся перекидной двусторонний пол: одна сторона из дуба, другая — из ореха. Согласно путеводителю для туристов — неполному собранию скверно отпечатанных листов, скрепленных кольцами в папке, которая вызывала больше вопросов, нежели давала ответов, — паркет, уложенный в 1657 году, переворачивали каждые 200 лет. Эмилия Фрэсс принесла ведро воды и для начала протерла дубовые дощечки, обращенные наружу. Когда солнечные лучи-пальцы высушили их, она опустилась на четвереньки и полировала каждую дощечку до тех пор, пока не увидела в полу собственное отражение. Покончив с полировкой, Эмилия вернулась на кухню, поджарила несколько кусков кровяной колбасы и съела с хлебом, сидя на одной из резных скамей в великолепной часовне конца XV века, отстроенной заново руками прокаженных. Вернувшись в grand salon, Эмилия встала в дверях и полюбовалась своей работой. А затем вновь опустилась на четвереньки — при этом коротко, но смачно рыгнув, — и, невзирая на то что до срока смены дощечек оставалось еще девяносто четыре года, перевернула их все орехом наружу — момент, о котором грезила с самого первого дня переезда в замок. К вечеру ореховый пол сиял так ослепительно, что залетавшие в дом ласточки терялись, не в состоянии найти дорогу назад.

На следующее утро Эмилия поднялась чуть свет, опустила мост и сняла с доски собственноручно написанную записку. Где-то после полудня, когда она собирала айву в заросшем саду, успев уже позабыть, что замок открыт для посетителей, рядом неожиданно возник немецкий турист в приличествующих случаю шортах и попросил провести экскурсию. Любезно предложив гостю угоститься айвой, Эмилия поставила корзину на землю и пригласила его за собой в холл. Когда они подошли к скелету ламы и немец поинтересовался, откуда он здесь, Эмилия Фрэсс ни словом не обмолвилась, что, согласно путеводителю для туристов, мертвую ламу обнаружили во рве замка семьдесят два года назад — бедняга сбежала из бродячего цирка. Вместо этого она вдруг поймала себя на том, что рассказывает романтическую историю о юноше-трубадуре, который давным-давно, еще в XIV веке, скакал на ламе от самой Персии, дабы преподнести ее в дар своей возлюбленной, отвергнувшей все предыдущие подарки, в том числе ярко-алого соловья и собственную почку трубадура. Диковинное животное, о существовании коего в те времена даже не слышали, лама, похоже, смягчила сердце неприступной красавицы. Некоторое время троица жила душа в душу, животному даже выделили отдельную спальню с видом на сад и собственное место за обеденным столом, несмотря на отвратительную привычку плеваться. Но прошли годы, и жена стала все больше времени проводить с ламой, которая не страдала хронической потребностью декламировать жуткие вирши в убийственных количествах. И вот однажды ночью, когда его возлюбленная отправилась в спальню раньше обычного, снедаемый ревностью неблагодарный поэт выпустил своему победоносному гужевому транспорту кишки, нанизал на вертел и съел. Никто точно не знает, что случилось с трубадуром впоследствии, но его обезглавленный призрак по сей день бродит у выгребной ямы, а ветреными ночами сквозь трещины в оконных рамах замка долетают обрывки его отвратительных виршей.

Когда Эмилия Фрэсс окончила свой рассказ, восхищенный турист — пребывавший в легком недоумении, поскольку он всегда считал, что ламы родом из Южной Америки, — тут же попросил хозяйку сфотографировать его рядом со скелетом.