Свечи сгорают дотла

— Им, может, и приятно, — юноша замолчал. Он никогда прежде об этом не говорил. И теперь продолжил запинаясь, не смотря другу в глаза. — Но мне так жить очень тяжело. Словно я сам себе не принадлежу. Когда я болею, мне страшно — как будто я пускаю на ветер чужое имущество, что-то, что мне не полностью принадлежит, мое здоровье. Я солдат, меня воспитали так, чтобы я мог убивать и дать убить себя.

Я дал клятву. Но они-то ради чего перенесли все это, если меня убьют? Теперь понял?.. Двядпать два года они живут в этом городе, где у всего такой спертый запах, будто находишься в грязном жилище, где спали проходящие караваны… Запах еды, дешевых одеколонов и непроветренных постелей. Они живут здесь, слова против не говорят. Отец двадцать два года не был в Вене, где родился и вырос. Двадцать два года ни одного путешествия, ни одного лишнего платья, летней поездки, потому что из меня надо сделать шедевр, то, чего они в своей жизни по слабости достичь не сумели. Порой, когда я хочу что-то сделать, у меня рука застывает в воздухе. Вечно эта ответственность. Я уже желал им смерти. — Голос его почти совсем затих.

— Да, — сказал генерал.

В городе друзья провели четыре дня. Когда выехали обратно, впервые почувствовали, что между ними что-то произошло. Как будто один другому был теперь что-то должен. Словами описать это было невозможно.

6

При этом у Конрада было убежище, куда друг за ним последовать не мог: музыка. У него словно было тайное укрытие, и рука мира туда не дотягивалась. Хенрику медведь на ухо наступил, он довольствовался цыганской музыкой и венскими вальсами.

О музыке в училище не говорили, скорее, воспитатели и учащиеся терпели и разрешали ее, смотрели на нее как на возрастную причуду. У каждого свои слабости. Один разводит собак, чего бы это ни стоило, другой обожает верховую езду. Все лучше, чем в карты играть, думали они. Безопаснее, чем женщины, думали они.

Но генерал временами начинал подозревать, что музыка — не такая уж безопасная страсть. В училище, естественно, бурное увлечение ею не поощряли. Воспитание включало в себя понятие о музыке, но в общем смысле. О музыке там было известно только, что для нее нужны медные трубы, впереди идет тамбурмажор и периодически вскидывает вверх серебряную палку. За музыкантами шагает пони и тащит барабан. Эта музыка была громкой и регулярной, она задавала шаг марширующим солдатам, влекла на улицы гражданских и была неотъемлемым реквизитом для разнообразных парадов. Заслышав музыку, человек четче чеканил шаг, вот и все. Иногда музыка была шутливой, иногда — помпезной и торжественной. В остальном она никого не интересовала.