Свечи сгорают дотла

Согласно одной из теорий, человеческая цивилизация возникла именно в тех краях, в начале времен, еще до появления народов, племен, культур, в глубине арабского мира. Может, поэтому они такие гордые. Не знаю. Я в таких вещах не разбираюсь… Но в гордости кое-что понимаю, и, как люди безо всяких внешних отличительных знаков распознают близких себе по крови и рангу, так же и я в те недели, проведенные на Востоке, чувствовал, что они там все аристократы, даже грязные погонщики верблюдов. Повторюсь, жили мы у местных, в доме, похожем на дворец, — в качестве гостей у одной из тамошних семей по предложению нашего посла. О эти прохладные белые дома… видал такие? Большой двор, где постоянно бурлит жизнь семьи и племени, одновременно и базар, и парламент, двор храма… И в каждом движении праздность и одновременно жажда игры. Полное достоинства и нарочитое ничегонеделание, за которым скрываются жизнелюбие и страсть, подобные змее среди нагретых солнцем неподвижных камней. Как-то вечером они в нашу честь позвали гостей, арабов. До того момента они принимали нас совершенно по-европейски. Хозяин дома был судья и контрабандист, один из самых богатых людей в городе. В гостевых комнатах стояла английская мебель, ванна была из чистого серебра. Но в тот вечер мы увидели нечто иное. После захода солнца пришли гости — одни мужчины, знатные господа и их слуги. Посреди двора уже пылал костер, едкий дым от верблюжьего помета щипал глаза. Все молча расселись вокруг костра. Кристина была среди нас единственная женщина. Затем принесли ягненка, белого ягненка, хозяин дома достал нож и перерезал животному горло движением, забыть которое невозможно… Научиться этому движению нельзя, это такое восточное движение из тех времен, когда убийство обладало еще и символическим, религиозным смыслом, было явно связано с чем-то важным, с жертвой. Так Авраам поднимал нож над Исааком, когда хотел принести сына в жертву, этим движением резали в древних храмах жертвенных животных на алтаре, перед идолами, изображениями божества, этим же движением отсекли голову Иоанна Крестителя… Древнее движение. На Востоке оно живет в руке каждого. Возможно, именно с этим движением и начался человек, когда вышел из того промежуточного состояния, в котором пребывал между животным и человеком… антропологи считают, что человек появился, когда обрел способность отставлять в сторону большой палец и хватать оружие или инструмент. Но, может статься, появился он не с большим пальцем, а с появлением души, не знаю… Тот араб перерезал горло ягненку, и в тот момент этот пожилой человек в белом бурнусе, на который не попало ни капли крови, был действительно похож на восточного первосвященника, приносящего жертву. Глаза у него загорелись, он на мгновение помолодел, вокруг стояла гробовая тишина. Гости сидели вокруг костра, смотрели на движение, которым совершилось убийство, молниеносный взмах ножа, дергающееся тело животного, бьющую струю крови, и у всех горели глаза. Тогда я понял: эти люди живут в непосредственной близости к факту убийства, кровь для них — знакомое дело, взмах ножа — столь же привычное явление, как улыбка женщины или дождь. Мы это поняли, Кристина тоже поняла — она в эти минуты по-особенному замолчала, раскраснелась, потом побледнела, тяжело задышала и отвернулась, словно оказалась невольной свидетельницей некоего волнующего и захватывающего действа. Мы оба поняли, что на Востоке еще помнят священный и символический смысл убийства и его тайный, чувственный смысл. Все улыбались — темные благородные лица, расплывшись в улыбке, не отрываясь смотрели перед собой, словно убийство было чем-то горячим, приятным, как поцелуй. Интересно, что слова «убить» и «любить» так близки в нашем языке и вытекают одно из другого… Что ж. Мы, конечно, люди западные, — голос генерала меняется, он словно начинает читать лекцию. — Западные — по крайней мере, мы пришли сюда и обосновались. Для нас убийство — вопрос права и морали, или же медицины, в любом случае, это нечто разрешенное или запрещенное, феномен этической или правовой системы, описанный со всей точностью. Мы тоже убиваем, но сложнее, убиваем так, как это разрешает и предписывает закон. Убиваем, защищая высокие идеалы и блага человечества, убиваем, чтобы сохранить порядок человеческого сосуществования. Иначе и невозможно. Мы христиане, у нас есть сознание вины, мы — продукт западной культуры. В нашей истории вплоть до сего дня происходили и происходят целые серии массовых убийств, но мы говорим об убийстве опустив глаза, понизив голос, иначе мы не можем, такова наша роль. Осталась только охота, — генерал заметно веселеет. — Там мы тоже придерживаемся рыцарских и практических правил, щадим дичь, как того требует ситуация в конкретном месте, но охота — это все еще жертвоприношение, искаженный и обрядовый остаток древнего, как сам человек, религиозного действа. Неправда, будто охотник убивает ради добычи. Он никогда не убивает только ради добычи, не делал этого и в первобытные времена, когда охота была одним из немногих способов добыть пропитание. Охота всегда сопровождалась обрядами — племенными, религиозными. Хороший охотник всегда был первым в племени, значит, немного и священником. Со временем все это, конечно, подразмылось. Но некоторая, пусть и размытая, связь с обрядами сохранилась. Я, наверное, ничего так не любил в жизни, как эти рассветы, утро охоты. Просыпаешься затемно, одеваешься по-особому, не так, как в будни, надеваешь специальные вещи, завтракаешь иначе, укрепляя сердце палинкой в освещенной лампой комнате, закусываешь холодной говядиной. Люблю, как пахнет охотничья одежда, сукно пропиталось запахом леса, листвы, воздуха и брызнувшей крови, ведь на поясе ты нес подстреленных птиц и кровь запачкала охотничье кресло. Но разве кровь — это грязь?..