Свекровь дальнего действия

— Вы говорите, как мой старший сын, — пробормотала поэтесса. — Рудик упрекал меня в том, что я сделала из него вундеркинда. Как будто если бы он был дворником, а не доктором наук, я любила бы его меньше!

— У вас есть возможность это проверить. Он теперь дворник, а по совместительству сторож и чистильщик клеток.

Я рассказала о своей встрече с Рудольфом Сергеевичем. Никаких угрызений совести по поводу того, что выдаю чужую тайну, я не испытывала.

Евдокия Ивановна бросилась в угол, где у нее висела икона, принялась истово креститься и бить поклоны.

— Я знала, что он жив! Материнское сердце чувствовало!

Клаус перестал жевать бутерброд с икрой и в крайнем изумлении наблюдал за происходящим.

— Всё нормально, — шепнула я, — это наша христианская традиция.

Вернувшись на диван, поэтесса воскликнула:

— Вы принесли мне радостную весть! Как я могу вас отблагодарить?

— Вспомните что-нибудь, что повернет следствие в другую сторону, — попросила я.

Евдокия Ивановна развела руками:

— Увы, здесь я бессильна. Задавайте любые вопросы, я с удовольствием отвечу.

— Не знаю, — замялась я, — такой деликатный вопрос… Версия из разряда бреда… Я почему подозреваю Сергея — потому что он сын, наследник. Но ведь родители тоже наследуют имущество…

Поэтесса распахнула глаза:

— Вы меня подозреваете?!

— Нет, отца Евы Ивановны. Кто он?

Дама помедлила с ответом.

— Не думаю, что он причастен. Больше полувека прошло. Теоретически отец у Евы, конечно, существует, но по факту он ни разу не возник в ее жизни.

— Не возник, потому что выгоды не было. А теперь, когда замаячила перспектива наследства… Скажите, он еще жив?

— Понятия не имею, — нахмурилась Евдокия Ивановна. — Людмила, тут такое дело… Не знаю, как вам рассказать… С отцом сложная ситуация…

— Я в курсе, что вас изнасиловали в селе. Вы родили Еву и приехали в Москву. Но ведь потом этот мужчина мог раскаяться и найти вас, было такое?

Женщина удивленно на меня посмотрела и произнесла:

— Вам много удалось узнать о моей жизни, даже мои дети не посвящены в такие подробности.

Я призналась, что мне рассказал Рудольф Сергеевич.

— Бедный Рудик, он такой чувствительный мальчик, представляю, как тяжело он пережил эту новость. Да, это правда, меня изнасиловали, когда я была еще школьницей. В селе праздновали свадьбу, несколько пьяных парней набросились на меня и затащили в кусты. Для той чистой, наивной девочки, какой я была, это был настоящий ад. После случившегося я хотела наложить на себя руки, меня остановила только мысль, что мама останется совсем одна. Зато с тех пор я твердо знаю: что нас не убивает, то делает сильнее.

— Этих негодяев наказали? — подал голос Клаус. — Их посадили в тюрьму?

Евдокия Ивановна покачала головой:

— Мы не обращались в милицию.

— Но почему?! — не на шутку разволновался немец. — Изнасилование — тяжелое преступление в любой стране, они должны ответить по закону!

— После изнасилования мама рассказала мне то, о чем я и сама догадывалась: я не такая, как другие дети в селе. Я замечала, что односельчане меня не любят, видела их косые взгляды, слышала злобное шипение мне вслед, но не могла понять почему. Теперь всё встало на свои места.

Повисла пауза, но ни я, ни Клаус не проронили ни слова. Мы ждали, когда поэтесса заговорит сама.

— Мой отец был немцем, — сказала Евдокия Ивановна. — Настоящим чистокровным фашистом, который пришел завоевать нашу страну. У половины моих сверстников отцы погибли на войне, у остальных вернулись инвалидами, кто без руки, кто без ноги. В селе не было дома, в который не пришла «похоронка». А мой отец был немцем.

— В военное время всякое случалось, — осторожно заметила я. — Нельзя обвинять женщину в том, в чем она не виновата. Как она могла сопротивляться под дулом автомата?

— Вы имеете в виду, что мою мать немец изнасиловал? О, нет, это произошло по обоюдному согласию. Я вам больше скажу — по любви!

Я открыла рот от изумления, а Евдокия Ивановна продолжала:

— Немцы стояли в нашем селе долго, около двух недель. За это время мама с отцом, молоденьким офицером, успели полюбить друг друга. Ей было восемнадцать, ему — двадцать. Конечно, они скрывали свои отношения и от немцев, и от русских. Но в селе трудно что-то утаить, вероятно, любопытные бабы их все-таки выследили. Отец, когда уходил из села, обещал приехать после войны и разыскать ее. Но не приехал. Очевидно, он погиб на войне.

А может, просто забыл, подумала я. Сколько у него было таких селянок по всей России?

— Или забыл, — словно прочитав мои мысли, добавила Евдокия Ивановна. — Сами знаете, насколько можно верить мужским клятвам.

— А вы не пытались его отыскать? — спросила я.

Поэтесса покачала головой:

— Деточка, вы еще слишком молоды, чтобы помнить, что в Советском Союзе поиск родственников за границей приравнивался к измене Родине со всеми вытекающими последствиями, вплоть до расстрела.

— Его можно найти сейчас! — загорелась я энтузиазмом. — Интернет дает потрясающие возможности! Вы владеете каким-нибудь иностранным языком?

— Разговорным английским.