Свекруха

Там что ни вечер: пронзительные завывания милицейских сирен. «Хрущобы» озаряются кроваво-синюшными проблесковыми огнями. Ежевечерняя дискотека «Авария» во всей красе.

Перед первым сентябрём девочка обегала весь город, все школы: штаты всюду набраны. И только в эту школу, на эти классы, на эту мелкую шпану, на дикую дивизию желающих не нашлось. Опытные учителя шарахались и открещивались: свят, свят, свят. На неё, новенькую дурочку, и сбросили, прости господи, отбросы общества.

В классы бандючат, по ходу, требовались вертухаи с винтовками, овчарками, колючей проволокой и вышками по периметру. Но вертухаи дураки, что ли: у них работа по сравнению с учительской не бей лежачего. Жучь трепещущих от ужаса зэков да поплёвывай на кончик начищенного сапога. Курорт с санаторием. Это вам не современная средняя школа в спальном районе.

Анна как подумает, что девочка каждый день один на один выходит к этим… К бешеным малолеткам, отпрыскам алкашей и наркоманов… Тощенькая, прозрачная, бронхитная, вечно покашливающая, пошмыгивающая зябким носиком…

Раньше у неё был какой-никакой тыл: свой дом и свои стены, которые помогают. Почти свои… Свой парень, который выслушает, пожалеет. Тоже почти свой.

Обнимет, поцелует, качнёт головой: «Ищи нормальную, спокойную работу. Всё здоровье в школьном аду потеряешь». Парень, который вот-вот сделает предложение и женится… Может, сделает… Может, женится.

Он-то себе найдёт пару, мужикам у нас испокон веку вольготно. А ей и искать некогда, какие вечеринки, какие женихи. Ноги бы доволочь до дома. Вместо женихов – уроки в кишащем гадёнышами серпентарии, кучи домашки, классное руководство, открытые уроки, планы, проверки ГОРОНО.

Ох, эти крутобёдрые, грудастые, задастые тётеньки из отделов образования! Цель и назначение которых: всячески злостно, изощрённо, с наслаждением гнобить, унижать, издеваться, отвлекать от работы, мешать, совать палки, подставлять ножку, дёргать, терзать, мучить и отравлять жизнь без того забитых, бесправных учителей. Этих бы отъевшихся церберш – да бросить каменными бюстами № 6 на пятые-шестые-седьмые классы. А ну, кто кого сгрызёт?!

Анна, к счастью, не учитель, Бог миловал, но сама из учительской династии. И вот уже третье поколение окружающих учителей спроси: кто враг учителя № 1, кто тормоз всей системы образования? Возденут исхудалые руки и в один голос возопят: он, не к ночи будь помянут, родимый отдел образования, вкупе с завучами-садистами и директрисой!

Ну это так, к слову, накипело…

Сын утешает Анну: что если она и сыграла чёрную роль – то совсем чуть-чуть. И даже хорошо, что всё произошло до брака. До возможного рождения ребёнка.

– Что «всё»? – добивается Анна. – Что вдруг между вами произошло?

Да не вдруг. Постепенно. Сначала он начал поглядывать на других девушек и – о стыд! – тайно желать их. («Глупенький! Все мужчины полигамны. Все воровато посматривают налево, любуются красивыми женскими фигурками – а возвращаются домой к одной, единственной»).

Потом он с ужасом начал чувствовать охлаждение. Что с ним живёт абсолютно чуждый по духу человек.

– Понимаешь, мама: будто рядом живёт, двигается, ест и спит мумия, живой труп!

Сын со своими красочными метафорами – достойный отпрыск своей матери. Анна – типичная русская интеллигентка. Исподтишка наделает пакостей и гадостей, а потом долго и бурно, со смаком рефлексирует на публику.

Заламывает руки, обильно посыпает голову пеплом. Со вкусом, подробно страдает, бичуя себя. «Вот я какая дрянь! Вот я какая сволочь!». Типа, надеется, что ей за содеянное будет выдана индульгенция. Шиш тебе, а не индульгенция, не спасение души.

…Вот она, Анна, держит в руках собственноручно растерзанный ею плод под названием Несбывшаяся Любовь. Он ещё не совсем трупик: шевелится, пульсирует, кровоточит. Но сын, у которого самого в последние дни лицо почернело, сказал, что это уже труп, реанимации не подлежит.

Если в таких муках отмирает чувство – значит, всё-таки это было настоящее, большое чувство? Иначе бы разбежались оба с облегчением. И уж если образовалась ситуация «палач-жертва», то не дай бог оказаться в роли палача.

Анна теперь не может видеть на улице девочек её возраста. Эти жалкие жиденькие курточки, шапки с полудетскими помпонами, с заячьими смешными ушами, дешёвенькие сапожки… Невзрачная девочка с пышным именем Венера. Сердце сжимается и обливается кровью.

Она, Анна, сидит за компьютером, препарирует ситуацию. Распяливает хрупкие, осыпающиеся пыльцой крылышки убитой любви, прикалывает булавками. И плачет над бабочкой, одновременно деловито подкручивая колёсики микроскопа, чтобы ловчее было смотреть.

А что чувствует сейчас девочка?! Возможно ли понять весь ужас её положения? С какими мыслями она ложится? С какими встаёт? Плачет ли ещё, закрываясь в ванной съёмной квартиры и выходя с красными глазами – или потихоньку в ней отболело, перегорело?