Свергнутая с небес

– Так хозяин магазина – ее однокашник, влюбленный в нее по уши еще со школы… И Буровцева, соперника своего, знает в лицо… вот и все объяснение.

– Получается, что мы только потрепали человеку нервы, а он ни при чем… Василий, как же хорошо ты готовишь. Даже простую овсянку. А ты сам-то позавтракал?

Она сидела перед ним такая милая, сонная, с распущенными блестящими растрепанными волосами, в пижаме и не выглядела на свои тридцать один. Василий всю ночь, уговаривая себя не трогать девушку, пил кофе и читал Фицджеральда, сейчас снова почувствовав приятное волнение, отвел взгляд с соблазнительной клиентки на темные пыльные портьеры.

– Слушай меня и не говори, что не слышала. Я отправляюсь к вашему соседу. Думаю, он единственный, кто, возможно, общался с Ларисой.

Он не стал рассказывать о том, что рано утром ему позвонил Шубин, и это он посоветовал ему как следует расспросить соседа. Василий спросил его, как дела в Питере, какая погода, какие там женщины, ласковые ли, как настроение у Крымова, на что получил исчерпывающий ответ: «Если бы ты, Вася, только знал, что здесь было этой ночью… Приеду – расскажу…»

– Хорошо.

– Ты знаешь, как его зовут?

– Да, у меня записано: Владимир Иванович Кошелев.

– Может, ты меня поцелуешь? – вдруг прошептала, краснея, Наташа и, отставив поднос подальше от себя, похлопала ладонью по одеялу, приглашая Василия поближе к себе. – Не знаю, было у нас что или нет, но ты мне так нравишься…

Китаев зажмурился, а когда открыл глаза, Наташа с аппетитом ела кашу, запивая ее кофе.

– Ты мне сейчас ничего не говорила?

– Говорила… Я спросила у тебя про соседа, а что?

– А поцеловать не просила?

– Я-а?! – Наташа чуть не захлебнулась кофе. – С чего это?

– Ты еще сказала, что я нравлюсь тебе.

– Может, и нравишься, но это еще ни о чем не говорит…

Василий взглянул на окно, залитое дождем, на серый городской пейзаж и, подумав о том, что слишком уж много мрачных тонов для одного утра, бросился на кровать, на Наташу, сбив поднос и схватившись руками за теплую и мягкую ткань голубой пижамы, распахнул ее… Он увидел нежно-розовое тело, малиновые соски, бледную шею, и сразу же все вокруг заиграло теплыми тонами… Ласковые руки обвили его шею, и он почувствовал молочный запах каши… Жизнь продолжалась…

Спустя время он, остывая от объятий Наташи и чувствуя легкую и приятную дрожь в коленях, сидел в чистенькой и уютной гостиной соседа покойного Маркова, которого звали Владимиром Ивановичем Кошелевым, и задавал ему вопросы.

– Когда вы видели в последний раз вашу соседку, Ларису?

Владимир Иванович, крупный полноватый мужчина лет шестидесяти в добротном спортивном костюме и почти новых дорогих домашних туфлях, суетился, сервируя журнальный столик: маринованные огурчики, нарезанный тонкими ломтиками сыр, хлеб, запотевшая бутылка водки, рюмки, вилки, белые тарелочки с золотым ободком… На крупном носу его поблескивали очки, толстые губы улыбались. Бегающий взгляд и розовые трясущиеся щеки выдавали в нем закоренелого онаниста.

– Знаете, Василий, не могу сказать точно, но в день смерти Юлия вроде бы не видел… А так видел довольно часто, по-соседски улыбался ей, спрашивал ее о каких-то пустяках, помогал иногда донести сумки до двери…

– Какая она, эта женщина, о которой я уже так много слышал?

– Сказать красивая – ничего не сказать. Она была очень хороша, эта женщина, мила, приветлива, у нее была такая улыбка…

– Вы говорите «была»…

– Понимаете, Лариса в моем представлении была человеком адекватным, нормальным, и за ней, насколько мне известно, не водилось никаких, как сейчас говорят, загибонов… Она отлично знала, что такое хорошо и что такое плохо… Ну не могла она взять и исчезнуть, раствориться, не давая о себе знать… Я в том смысле, что если бы она была жива, то непременно объявилась бы, в крайнем случае позвонила бы мне или кому-нибудь еще… Понимаете, они с Юлием хорошо жили, они любили друг друга, между ними были очень нежные отношения. Конечно, для тех, кто не видел, как они воркуют друг с другом (а я-то имел счастье видеть!), их поведение могло бы показаться странным. Ведь они вдвоем никуда не ходили, он словно оберегал ее от посягательств других мужчин. Полагаю, он был очень ревнив. А она, Лора, и не бунтовала, и как будто не тяготилась этим…

– Она что, вообще не выходила из дома?

– Как же, выходила. В магазин, на рынок, я же говорю, что помогал ей сумки нести… Она была женщиной домовитой, хозяйственной… У них дома всегда было чисто, приятно зайти… Она и готовила хорошо, и Юлик выглядел ухоженным. Понимаете, они жили друг для друга, и им никто не был нужен…

– А вы не видели рядом с Ларисой никакого мужчину? Вдруг она встретила своего бывшего мужа или родственника…

– Нет, я никогда не видел ее с другим мужчиной.