Сверх отпущенного срока

Алексей прекрасно сознавал, кто он и для чего здесь, но, лежа в теплой постели посреди полярной ночи, вдруг сообразил, что такая жизнь ему нравится и возвращаться назад, к прежнему существованию, уже не хочется. Дальский вновь подумал о Потапове, пытаясь представить, где тот сейчас и чем занимается, но фантазии хватило лишь на экзотические острова и стройных аборигенок, одетых в цветочные венки и пляшущих у костров. Свет их мигал перед его мысленным взором и медленно угасал. Мелькали фонари за окном лимузина, моросил дождь, а потом Алексей увидел девушку с мокрыми волосами, которая шла по обочине и тащила за собой пылесос.

— Останови! — крикнул он водителю.

Но тот лишь прибавил газу.

Навстречу неслись деревья и дома, неслись так стремительно, что Дальский схватил водителя за плечо. Тот обернулся, и Алексей отпрянул. Перед ним сидел Максим Михайлович Потапов и улыбался ртом с оторванной верхней губой и выбитыми пулей зубами…

Торжество было организовано по всем канонам партийных мероприятий городского масштаба. На небольшой сцене установили стол, который буквально завалили цветами. На огромном экране менялись картинки слайд-шоу, где были представлены этапы жизненного пути «смотрящего» за городом. Вот Степанов — школьник, в кружке судомоделизма с макетом крейсера «Аврора» в руках, а вот уже студент и секретарь институтского комитета ВЛКСМ, затем инструктор райкома, завотделом, секретарь горкома… Вот Валерию Ивановичу пожимает руку секретарь ЦК КПСС Суслов, вот объятия с космонавтами, посетившими Вольфрам, вот он с новорожденной дочкой на руках, вот обнимает зятя… При появлении на экране молодого Потапова в зале раздались аплодисменты. Вероятно, так полагалось по сценарию.

Дальский сидел в центре президиума, под прицелом сотен глаз. Его усадили слева от тестя — дабы ни у кого из присутствующих не возникало сомнений, что именно юбиляр является правой рукой всесильного человека. Справа от Степанова сидела его дочь, ближе к краю стола скучающий Денис. Вел вечер когда-то популярный московский актер.

Дальский встречался с ним на дне рождения Карновича. Тогда немногочисленные приглашенные разошлись еще до полуночи, а Дальский и погасшая звезда подмостков остались до утра. Впрочем, если Алексей еще держался за столом возле виновника торжества, то другой гость сидел на полу и матерился. Усадить его за стол не было никакой возможности — тот или не мог удержаться на табурете, или же сползал намеренно, обзывая и Дальского, и Вадима, и в особенности отсутствующих в квартире популярных деятелей театра и кино разными нехорошими словами, самыми приличными из коих были:

— Бездари! Блюдолизы, то есть лизоблюды! Проститутки!

И еще часто плевался, выкрикивая очередное ругательство.

А ведь когда-то этот человек исполнял в театре роль юного Ульянова и произносил проникновенно:

— Нет, мы пойдем другим путем!

Но сейчас, на юбилее «смотрящего» города Вольфрама, он передвигался по всей сцене вполне бодро, произнося здравицы с интонациями молодого и задорного Ильича. При этом время от времени поглядывал на равнодушного к происходящему олигарха, вероятно, рассчитывая на дополнительное вознаграждение за усердие. В ресторане ждали накрытые столы, и Дальский не сомневался в том, что, сколько бы ни заплатили ведущему вечера, он все равно стащит пару бутылок коньяка.

На сцену начали вылезать приглашенные. Все говорили, как под копирку.

— Вы возглавили партийную организацию города в трудный момент, когда вся страна встала на путь перестройки и обновления…

— Под вашим чутким руководством город добился новых значительных успехов…

— Комбинат принял на себя новые повышенные обязательства и перевыполнил их на полтора процента…

— Построено пять новых школ, капитально отремонтированы три ранее существующие…

Иногда всплывало кое-что интересное.

— Вспомните, как выглядел наш любимый город пятьдесят лет назад! Ни водоснабжения, ни канализации, темные улицы, бараки, пьяные урки. Но колючей проволоки не было, как это представляется нынешнему поколению. Мы все в душах своих были патриотами и города, и комбината… Трудились не за страх, как говорится, а на совесть…

Кто-то из-за кулис подал ведущему знак, и бывший актер провозгласил:

— А сейчас радостная встреча. Только что к нам прибыла дочь основателя города…

В зале прозвучали первые жидкие аплодисменты.

— Мать всеми уважаемого Максима…

Аплодисменты усилились…

— Михайловича…

Уже гремели овации.

— Потапова…

Последнее слово потонуло в грохоте, сквозь который едва донеслись слова:

— Римма Романовна Риммер.

На сцену с большим букетом ярко-алых роз вышла женщина в бежевом замшевом костюме. Валерий Иванович выскочил ей навстречу, принял розы и троекратно расцеловался с матерью Потапова.

Потом женщина подошла к Дальскому и поцеловала его, не успевшего среагировать и едва приставшего в кресле.

— Здравствуй, сынок, — услышал он.

Римма Романовна не стала опускаться на приготовленное ей в президиуме место, подошла к микрофону.