Здесь, в деревне, почти так же жарко, как в ту ночь в салоне машины трудовика. Особенно в полдень, когда солнце греет голову настолько, что волосы пахнут чем-то паленым. Вспоминаю Вас часто, особенно когда корова пинает меня в грязь, сразу вспоминаю, как мы бороздили море и Вы выбрасывали меня за борт. Сука Вы.
Разговор в электричке не заладился, потому что Вы тупили, как дятел. Отказали мне почему-то. Ну и хрен с Вами, куда Вы, товарищ военрук, денетесь-то? Я девушка видная, настойчивая, к выпускному думаю Вас под венец затащить. Если Вы, конечно, не против. А если против, то всем насрать.
Да-да, профессор, на то я и стерва, что поступки мои ужасны и страшны. Надеюсь, в грядущем учебном году мы с Вами неоднократно потревожим машину трудовика свиданиями, в противном случае я наябедничаю на Вас пахану, мол, Вы – педофил проклятый. Считайте, это месть за то, что все время сбрасывали меня за борт.
Жду скорейшего ответа,
Ваша стерва.
P.S. С наступающим днем ВДВ.
- Кто пишет? – поинтересовался Клаус, грызя огурец.
- Пидор какой-то, – ответил Деймон, скомкав письмо.
- Эдик?
- Другой пидор. Но мысль ты уловил.
Завтрак медленно перетек в обед, а затем и в ужин. Опять.
На Тисовой улице было тихо. Местный сумасшедший по имени Вернон Дурсль разглядывал в подзорную трубу пустынную улицу, словно кого-то поджидая. Пузо этого дядьки свесилось на самый пол, при том, что стоял он на коленях перед окном, а сарделькообразные пальцы щупали трубу беспокойно, как в преддверии нервного помешательства.
Все началось с того, что племянник Дурсля, Гарри, вернулся из школы в военной форме и заявил, что за ним придет армия.
Для Вернона и его жены было достаточным наличие у Гарри мутного крестного, у которого тот проводил каждый август, а армия, причем весьма серьезная, пугала их куда больше Сириуса Блэка, прослывшего уголовником, наркоманом, моральным уродом и психически нездоровым.
В комнате племянника висел портрет мужика в военной форме, подписанный как «Товарищ генералиссимус Сальваторе». По дому то и дело летали гранаты и штык-ножи. Вся лужайка была перерыта окопами. Гарри Поттер явно готовился к атаке.
На этом дядя Вернон и чокнулся. Ожидая внедрения в дом.
Внедрение произошло в июле.
- Петуния, – прошептал синий от ужаса дядя Вернон. – ЧП….
Тетя Петуния, сжимая в руках тяжелую сковороду, замерла у двери. Младший Дурсль, Дадлик, эдакая тефтеля в спортивных штанах, спрятался в шкаф и тут же выпал оттуда вместе со всем содержимым.
В дверь постучали еще настойчивее.
- Я открою! – важно рявкнул Гарри, одетый в тельняшку и портки.
- Стой, даун очкастый, – прошипел дядя Вернон. – Не смей!
- А по щам тебя не ляснуть? – рыкнул Гарри, схватив дядю за кадык. – Сука, нос в череп вобью! В сторону!
Дернув на себя дверь, Гарри радостно засмеялся.
Сальваторе пришел. Правда, не тот.
- Здравствуйте, товарищи! – вежливо поздоровался интеллигентного вида молодой человек, протянув перепуганному дяде Вернону руку. – Меня зовут Стефан.
- Вы – шпион? – подозрительно спросил дядя Вернон.
- Бог с вами, я – библиотекарь. Ой, а что это за беременная тюлениха?
- Это мой кузен Дадли, – пояснил Гарри.
- Какой милый, – умилился Стефан. – Гарри, собирай вещи. Мы едем в Бердянск.
- Что? – взвизгнула тетя Петуния.
- Какой Бердянск, вашу мать?! – прорычал Дурсль.
- Ой, а я не сказал? – изумился Стефан. – Я усыновил Гарри и теперь его забираю.
Дурсли в ужасе замерли.
- Какого хера?
- Мы не отдадим мальчишку!
- Идите нахуй, Стефан. Социальная служба платит за его содержание хорошие деньги.
«Ой, мне еще и деньги дадут!» – Стефан был неисправимым оптимистом.
Гарри выбежал вниз с чемоданом и совой. Стефан поморщился.
- О, эта срущая тварь еще не сдохла? – удивился он. – Букля…Хуюкля.
- Прощайте, бляди! – крикнул Гарри. – Мои штопаные трусы оставьте себе. И, кстати, раз уж батя меня забирает….
Стефан уже поймал маршрутку и помахал Дурслям рукой на прощание.
- …я заминировал дом! – закончил Гарри, погрузив чемодан в салон маршрутки. – Горите в аду, сучары! МУАХАХА!!!
Дурсли уже не побледнели. Пофиолетовели.
- Эх, ляпота-то какая! – радовался Гарри. – Ну, батя, давай…. выйду ночью в поле с конем…
Маршрутка тронулась, оставив дом номер четыре, а потом и Тисовую улицу, позади. Навсегда.
Клаус Майклсон задремал прямо на лоскутном коврике, прижимая к груди бутылку грушевой бормотухи. Его развеселый храп звучно перекликался с ночной песней цикад и воплями бомжей на улице, создавая единую симфонию под названием «Июльская ночь».