Сверхновая. F&SF, 2004 № 37-38

— Теперь мы все знаем, — сияя от счастья не меньше, чем отец, заключил Чарли. — Не зря мы прошлую ночь пережили, правда? И пальбу. И погоню. Представляю, в какой ты попал кошмар.

Я ничего не ответил.

— После службы, — сказал он, — приходи ко мне. Поможешь нам допить вчерашнее пиво.

Лестер и Пэт издали одобрительные возгласы, похлопывая меня по плечу.

Не успел я ответить, как на улицу вышел отец и направился прямо ко мне. Парней как ветром сдуло. Ну-ну. С того места, где я стоял, можно было разглядеть окраину города и зеленые поля, простирающиеся до самого горизонта; и тут, в эту секунду, в моей голове возникли смутные очертания будущего. Я увидел себя в колледже. Увидел себя взрослым, который работает над изменением структуры молекул живых существ. Создает новые сорта кукурузы…

Я известен — благодаря кукурузе.

— Сегодня после обеда, — сказал отец, — мы обсудим твое наказание.

Я сморгнул и, обернувшись к нему, ответил:

— Хорошо.

Затем он вновь крепко обнял меня. И не отпускал долго-долго. На нас смотрели люди, но я ничего не мог поделать. Мне было немного неловко, но я придвинулся ближе, подумав, до чего хорошо это объятие — это чувство заполнило меня всего.

Понимаете, что я имею в виду?

Марк Бурн ГОРЧИЧНОЕ ЗЕРНО [7] Перевела Елена Головкина

Доннелли высоко подняла руку, потрясая библией, словно военным трофеем. Преподобная свела брови, ее голос привычным эхом отдавался от балок и цветных витражей. Он ритмично взмывал и перекатывался, хорошо натренированный после многих лет скитаний по забытым южным городам с горячими проповедями ради возрождения веры. “Благодарю тебя, Господи, за то, что еще один день была твоим орудием”.

— Люди Земли заигрывают с существами, которые никогда не читали Евангелия, — она оглядела дорогую сердцу паству. — Которые никогда не слышали Слова Божьего. — Все должны внимать ей, если хотят спастись. — Которые никогда не чувствовали направляющую руку нашего Спасителя.

Она была их единственным небесным светильником. С тех самых пор, как те первые слабые сигналы были услышаны Приемной Станцией на обратной стороне Луны, и те первые корабли спустились с небес во тьме.

— У которых нет души, так как Царство Небесное было создано Иисусом только для рода человеческого. Подобно посылающему свет маяку на скалистом берегу, — она вновь обвела взором своих прихожан. Внутренние часы отмерили эффектную паузу, затем ее голос взмыл на заданную высоту. — Мы имеем дело не с ангелами, а с пришельцами, которые слепы к истинному дару человека — Основанию веры и Спасителю нашему — Иисусу Христу, — в подтверждение своих слов она выставила перед собой Библию подобно щиту. — Иисус сказал, — она сделала паузу, чтобы поймать взгляды тех, кто стоял перед ней. Теперь это было уже не трудно. — Иисус сказал: “Никто не может войти в Царство Небесное, лишь со мною одним”. — Она закрыла глаза и прислушалась.

Когда-то давно, много лет назад, витражи дребезжали бы от возгласов “Аминь” и “Аллилуйя”, раздаваясь звоном по всему храму. А в пасхальные и рождественские воскресенья (когда из трапезной приносили складные стулья) ликующие голоса до того заполняли комнату, что казалось, могли разрушить стены и наводнить весь мир хвалой Господу.

Теперь же, однако, Доннелли слышала только бульканье воды в трубах центрального отопления. Где-то далеко на здании суда пробили часы. Старому Ральфу Хардину где-то на задней скамье явно требовался носовой платок. Сегодня здесь было не более двадцати душ, еще меньше, чем на прошлой неделе.

Она открыла глаза, положив Библию на кафедру. Лоб ее разгладился, хотя тонкая сеточка морщин давно легла на сухую кожу. Теперь ее едва стало слышно сквозь шум тепловентилятора.

— Не забудьте, что в следующее воскресенье рождественская служба при свечах. Приведите с собой друзей, — Ей самой была отвратительна тяжесть поражения, звучавшая в этих словах. — На этом все.

Здесь не было органиста, чтобы сыграть напутственный псалм.

Доннелли ослабила воротничок и потерла глаза, держа их закрытыми дольше, чем было нужно. За ее спиной сильнее зашмыгали носами и зашаркали ногами. Входная дверь фойе скрипела своими артрическими петлями. Декабрьская сырость, ползущая с Озарков, проникала внутрь пресвитерианской церкви миссурийского городка Харпер, заставляя проповедницу Ардит Доннелли ёжиться от холодного дыхания зимы.

Ардит повернулась к кафедре, чтобы собрать листы с текстом проповеди. Внизу, прямо перед кафедрой, стоял Джеральд Моррис и смотрел на Доннелли. Хозяин птицефермы, прижав запахнутые полы пальто на животе, уставился на нее немигающими глазами: два яйца вдавленных в сырое тесто лица.

— Преподобная Доннелли? — сам голос, как и его поношенный пиджак, истончился и поблек.

— Да, Джеральд. Чем могу служить, сын мой?

— Моя мама хочет знать, кода вы снова придете в лечебницу. Она грит, что Ваши богослужения всегда приносят ей радость. Она все время так грит. Она в сам деле очень больна, и врачи, они не знают сколько ей еще осталось… — его голос совсем затих.