Сверхприключения сверхкосмонавта

— Не буди его, — сказал ещё раз мама.

— Как это «не буди»?! Как это «не буди», когда такая запись в дневнике?!

— Это какое-то недоразумение, — сказала мама, — Пусть он сейчас спит, а завтра всё выяснится.

— Не завтра, — сказал я из-под одеяла, — а лет через двадцать пять.

— По-моему, единственный человек на всём земном шаре после такой записи в дневнике может спать. И этот единственный человек — мой сын…

«Насчёт „единственного“ — это ты, папа, сказал удивительно, можно сказать, пророчески верно, — подумал я. — Только единственный на всём земном шаре… Единственным-то… им ветер не сопутствует», — продолжал думать я дальше, но это уже, вероятно, я думал во сне, не мог же я наяву думать стихами:

Им ветер не сопутствует,
Земные не зовут огни…
Значит, они чувствуют,
Значит, что-то чувствуют,
Только что же чувствуют они?

Ещё я услышал, как отец сказал маме:

— Почему мы никогда не сходим вместе в театр или, наконец, в кино? Почему в доме тихо? Почему никто не смеётся? Почему не звучит музыка?! Почему никто не поёт?! Почему к моему сыну никто не ходит в гости?

Впрочем, может быть, эти слова, мне просто приснились…

Судя по очень плохо сохранившимся страницам воспоминаний Юрия Иванова, на следующий день он проснулся в пять часов утра и чем он занимался до школы, было записано, как всегда, в не дошедшем до нас бортжурнале. Затем по отдельным фразам можно понять, что он был в школе. На уроке алгебры он, вероятно, пытался учить чему-то учителя алгебры — об этом запись сделана в школьном дневнике учительской рукой. Ещё в дневнике было записано: «Читал учителю естествознания свою версию о происхождении человека (кстати, очень любопытную), но на вопрос: „Сколько в среднем живёт человек?“ — ответил: „Не знаю!“ Такой ответ считаю издевательством», — и подпись учительницы.

Затем Юрий Иванов, судя по его записям, после окончания уроков снова обнаружил у себя в кармане неизвестно каким образом туда попавший листок бумаги с новым стихотворением. Текст стихотворения сохранился плохо, но разобрать его удалось. Вот оно:

Открыли люди, что от трения
Вспыхивают искорки огня.
Я, как Ньютон,
Открыл закон
Такого тяготения,
Что это просто страшно для меня.
— Постой, постой! Я не могу понять — о чём ты?
Постой, постой! Что ты открыл — не понимаю я…
— А я открыл, что рядом есть девчонки,
И с этим сделать ничего нельзя!
Открыли люди, что в движении
Будет вечно бабушка-Земля.
Я, как Ньютон,
Открыл закон
Такого тяготения,
Что это просто страшно для меня.
— Постой, постой! Я не могу понять — о чём ты?
Постой, постой! Что ты открыл — не понимаю я,
— А я открыл, что рядом есть девчонки…
И с этим сделать ничего нельзя!
Есть атмосферное давление,
Которое всё давит на тебя.
Я, как Ньютон,
Открыл закон
Земного тяготения,
Но только неземного для меня.
— Постой, постой! Я не могу понять — о чём ты!
Постой, постой! Что ты открыл — не понимаю я.
— А я открыл, что рядом есть девчонки,
И с этим сделать ничего нельзя!

На двух следующих страницах, содержавших, скорее всего, комментарий стихов, слова расплылись до неузнаваемости, зато на третьей странице удалось разобрать.

«…Заезжал к Пелагее Васильевне за цветами. Она оказалась больной, поэтому не торгует цветами. Сходил в аптеку за лекарством для неё, затем она написала мне доверенность на торговлю цветами…»

Затем строк тридцать неразборчиво и затем разборчиво:

«…Я шёл по земле: по большому постоянному магниту, с огромным букетом гладиолусов для продажи. Перейдя подземный переход у станции метро „Дзержинская“, я выбрал возле магазина „Детский мир“ оживленный угол (как раз напротив памятника первопечатнику Фёдорову) и начал торговлю. Место для меня было самым счастливым. С этого угла очень хорошо просматривались проспект и переулок, так что появление милиционера или дружинника не могло застать меня врасплох, А если они всё-таки появлялись, то я легко скрывался, смешиваясь с толпой прохожих.

Должен сказать, что у меня уже накопился некоторый опыт продажи цветов.