Сверхзадача

— "Титан", — поясняет Марк, — корректирует свое положение в пространстве, "подставляется" под нас.

Марк подчеркнуто игнорирует мое настроение.

— Сейчас можно будет различать "Викинг"… Сейчас… "Титан" еще немного развернется… Так… Вот он, в центре "Титана", видишь? Ты знаком с габаритами "Викинга", он еле различим сейчас. Видишь выступ в самом центре диска? Это он. Можешь вообразить размеры "Титана", если знаешь, что "Викинг" по высоте равен двадцатиэтажному дому… Эта махина унесет нас в иные миры. На три десятка лет она станет нашим домом, нашей "землей"… А может, и могилой. Мы готовы ко всему. Лично я верю в благополучный исход. Кто не верит или боится, тот скажет о своем решении. Еще не поздно. Здесь никто никого не имеет права задерживать. Мы пришли сюда добровольно. Того, кто дрогнет, никто ни в чем не упрекнет. Я только скажу ему две вещи: если мы победим, он окажется непричастным к нашей победе. Если погибнем, он лишится возможности уйти на вечный покой в таком дорогом и великолепном склепе.

К этому времени "Титан" занимал чуть не половину слабо мерцающего экрана.

Смешно признаваться в своем малодушии, но когда за моей спиной захлопнулась дверь гибернатора, мне захотелось продолжить разговор с Марком, состоявшийся несколько недель назад, перед причаливанием транспортника к "Титану". А теперь уже все. Мосты сожжены. Я мог бы поделиться сожалением с Лингом, моим соседом по гибернатору, но это означало бы потерять лицо. Он лишь удивился бы, почему я не сказал об этом вовремя.

Камеры в гибернаторе двухместные. Мы, не говоря ни слова, улеглись в специальные кресла. Через минуту или две зашли Марк и Мишель, врач. Мишель прикрепил на каждом из нас какие-то пластинки — на руках, на ногах, на голове и груди. Проверил широкий эластичный ремень. У Линга он оказался слишком затянутым. Будет нарушаться кровообращение, сказал Мишель, послабляя застежки. Комок застрял у меня в горле. Чтобы показать, что я спокоен, спросил, как там остальные.

— Кое-кто уже спит, — сказал Мишель, — А те, у кого есть работа, залягут в последнюю очередь… На какой запах настроить сомнифер? Сирень? Жасмин? Роза? Запах луга или леса?

Запах в смесь усыпляющих газов вводился по желанию каждого.

— Мне все равно, — ответил я. Как будто имеет значение, что нюхать в последние минуты бодрствования. Мишель подключил мне запах луга. Хитрецы эти проектировщики!.. Китаец Линг пожелал дышать цветком своей родины — жасмином.

— Полный порядок! — Марк прошелся по камере внимательным взглядом, заглянул в наши глаза. — Приятных вам сновидений!

Люк медленно закрылся за ушедшими, свет не то чтобы погас, а потускнел до сумеречного. Я хотел было пожелать Лингу доброй ночи, но маска, охватившая нос и губы, сделала наше общение проблематичным. Вот и хорошо, подумалось. Я закрыл глаза и окунулся в запахи весеннего луга. Пахло разнотравьем. Выделялся запах одуванчиков. Постепенно улеглось волнение, мысли пошли вразброд. Начал действовать сомнифер. С этой минуты началось бесконечное сладостное парение над временем и пространством.

В углу плота, где лежали собранные нами продукты, послышались возня и чавканье. Плоскоголовые едят ужасно некрасиво, и Ного не исключение. Пока есть пища, они жрут до одурения. Этот тоже: только проснулся — и сразу же набил рот корешками. Меня это злит. Мне неприятно его чавканье. Если он так жрет, что мы будем есть завтра? Послезавтра? Плоскоголовые могут неделями обходиться без еды, я же на такое не способен… Черт, хоть бери да затыкай уши. В досаде вскидываюсь и сажусь спиной к Ного. Но и затылком вижу сидящего на корточках дикаря с набитым ртом перед горкой пальмовых почек и крокодильих яиц. Вижу его невинный взгляд, который он время от времени бросает на меня. Потом слышу, как он встает. Неуверенные шаги. Руки Ного появляются из-за моей спины и кладут мне на колени несколько яиц и пальмовых почек. Я тронут. То ли Ного понял, что я недоволен им, то ли что другое, но дикарь уселся возле меня и заговорил:

— Ного большой, сильный. Ного добрый. Ного надо много есть. Ного умный. Понимает — нельзя есть весь день. Надо есть, когда живот просит: хочу есть.

Улыбаюсь и похлопываю Ного по плечу. Тут ничем не поможешь. Он не понимает, как и все его соплеменники, что еду надо запасать так, чтобы хватило на несколько дней. Образ их жизни таков, что собранное сразу отправляется в рот. Если я начну его приучать к определенному распорядку, он меня не поймет. Решит, что я присвоил пищу и хочу съесть ее сам. В противном случае я должен последовать его примеру: он ест — и я ем, пока не съедим все.