«СВЕРРЕ» ЗОВЁТ НА ПОМОЩЬ

...При демобилизации батальонный кассир выдал мне две тысячи шестьсот рублей. Это была первая в моей жизни получка. Так называемое «денежное довольствие» за три года войны. В мечтах своих я получал первую зарплату совершенно в других условиях и за другую работу. А в действительности интендантский офицер выложил из железного ящика начатую бандероль красных тридцаток и десятками отсчитал остальное.

Две тысячи шестьсот рублей.

Красный бумажный кирпич увесисто лежал на ладони, непривычно скользили в пальцах десятки. Эти деньги, казавшиеся такими большими, ничего не стоило истратить за день или растянуть самое большее на два месяца, потому что буханка коммерческого хлеба стоила в то время сто пятьдесят рублей.

— Пересчитайте, — сказал интендант.

Я начал считать, но сбился, начал еще раз и снова сбился, и, чтобы не задерживать очередных, просто для виду перебрал десятки и расписался в ведомости. За четыре года фронтовой жизни я отвык от внешности денег и разучился их считать...

И вот теперь эти десятки, светившиеся сквозь целлофан конвертов, вызвали далекое, мне казалось, давно стертое временем воспоминание.

Я перевернул лист альбома.

Снова конверты и снова те же десятки. И на следующих листах то же. На некоторых купюрах карандашом были обведены одни и те же места.

Странная коллекция...

И тут я вспомнил, что Волкова всегда интересовали деньги только военных и довоенных выпусков. Почему такое пристрастие?

Недоумевая, я поднял глаза на хозяина.

— Узнаете? — спросил он.

— Еще бы! До войны такими расплачивались. А после войны буханка хлеба стоила пятнадцать таких бумажек. Прекрасно их помню. Но почему только червонцы?

Он вынул одну купюру из конверта и подал мне.

— Внимательно посмотрите: такими вы расплачивались за хлеб?

Я повертел десятку в пальцах, посмотрел на свет.

— Точно такими. У меня после демобилизации их был полный планшет. Две тысячи шестьсот. А что были тогда эти деньги?..

— Вот, вот! Среди них частенько попадались фальшивые.

— То есть, как — фальшивые? — не понял я.

— Обыкновенно. Сделанные не на фабрике «Гознак», а в другом месте.

— Не может быть! Их же везде принимали — и в магазинах, и в сберкассах, и сдачи давали такими же...

— До сорок седьмого года, — сказал Волков. — Знали, что в стране обращаются фальшивки, но слишком дорого в то время стоила бы реформа. Что было после войны? Бедность, разруха, самого необходимого не хватало... Кстати, эта тоже фальшивая. И сделана так, что даже теперешняя экспертиза не может отличить от выпущенных государственным банком.

Он вынул из конверта еще одну купюру, взял из моей руки червонец, несколько раз поменял бумажки местами и положил их на стол.

— Определите, какая из них настоящая?

Минут десять я разглядывал купюры, переворачивал их, смотрел на просвет. Фальши не было. Самые натуральные червонцы, немного потертые, на одном из них — слабое жирное пятно. Кажется, я держал его в руках первым. Хотя и на втором тоже какое-то пятно...

— Ну? — улыбнулся Волков.

— Сейчас...

Я еще раз очень внимательно осмотрел деньги. А! Вот она, та особенность, которую я не заметил сразу!

— Номера серии у них одинаковые!

— Ну и что? — сказал Волков. — Правильно, номера серии одни и те же. Но вот какая из двух бумажек фальшивая?

Я снова начал вертеть червонцы перед глазами.

— Не ломайте голову, все равно не определите. Фальшивка — вот! — он выдернул у меня из руки одну из купюр.

— Конечно, вы их собираете, вы к ним привыкли, — сказал я. — Наверное, есть приметы, которые...

— Которые я оставил, когда делал эти бумажки,— перебил меня Волков.

— Вы хотите сказать, что...

— Да. Что все эти фальшивки, больше, чем на полтора миллиарда рублей, сделал я, своими собственными руками. Я был фальшивомонетчиком, Николай Андреевич. Всю войну...

Я бросил десятку на стол, откинулся на стуле и уставился на Волкова.

Ощущение было такое, будто меня наотмашь ударили по лицу.

Вот тебе и «эксперт»... Вот тебе и специалист по почтовым маркам! Фальшивомонетчик... И все это — ровным, спокойным голосом... Да нет, все это ерунда. Он просто-напросто сумасшедший! Шизофреник, которого я принял чуть ли не за гения! Все типичные признаки налицо: тихая, монотонная речь со странными паузами, астеническое телосложение, эта упорная кропотливость... Даже почерк в записке — зубчатый, похожий на немецкую готику... Мелкие, очень точные движения... Такие люди обычно или одинокие чудаки, или прекрасные ученые-экспериментаторы... и в то же время они невероятно, болезненно чувствительны и очень легко ранимы... Надо очень осторожно вести разговор с ним...

Я смотрел на Волкова.

Спокойно дымя папиросой, он укладывал купюры в конверты. Ему не было дела до произведенного впечатления. Усталое, болезненное лицо...

Розыгрыш? Но для чего? Глупо.

Шутка? Так не шутят с малознакомым человеком...

...А может быть, я сошел с ума, и сегодняшний день, записка, разговор с этим человеком, сидящим напротив, прозрачные конверты с деньгами и все, что сейчас происходит, — бред?

Я перевел взгляд на стеллажи.