Сверстники

Он встряхнулся и снова начал грести. Он плывет в Бостон. Его губы были плотно сжаты. Глаза прищурены. Солнце уже скатывалось к закату, когда он достиг устья реки. Она как-то сразу выливалась в широкую бухту большого озера. Это было озеро Джордж. Чуть подальше к югу в него вдавалась полоса земли. С противоположной стороны было сплошное болото. Он завернул лодку к земле, вышел на берег и вытащил нос лодки на сушу. Он уселся под дубом, прислонился к стволу и стал смотреть на открытое пространство воды. Он-то надеялся у устья реки встретить пароход. Он увидел, как один пароход прошёл по озеру на юг, но это было далеко-далеко. Только теперь он сообразил, что река должна впадать лишь в какую-нибудь бухту или узкий залив.

До захода солнца оставалось не больше часа или двух. Он боялся быть застигнутым темнотой на открытой воде, в неустойчивой лодке, и решил дожидаться проходящего парохода здесь, на мысу. Если парохода не будет, он переночует под дубом, а утром поплывет дальше. Оцепенение, сковывавшее его весь день, сковывало и его мысли. Теперь они нахлынули на него, подобно тому как волки хлынули в закут к телёнку. Они терзали его, и ему казалось, что он исходит кровью, как Флажок, только незримо. Флажок мёртв. Он больше никогда не прибежит к нему. Он истязал себя, повторяя слова:

– Флажок мёртв.

Они были горьки, как настой геухеры. Но он ещё не коснулся своей самой глубокой раны. Он сказал вслух:

– Отец изменил мне.

Это было нечто более жестокое и ужасное, чем даже сама смерть Пенни, если бы он умер от укуса гремучей змеи. Джоди потер лоб костяшками пальцев. Смерть можно было вынести. Сенокрыл умер, и он вынес это. Измену вынести было нельзя. Если бы Флажок умер, если бы его подстерег медведь, или волк, или пантера, он бы горевал по нему великим гореванием, но он смог бы вынести это. Он обратился бы к отцу, и отец утешил бы его. Помимо отца, для него не было утешения нигде. Твердь земная разверзлась под ним. Горечь растворила в себе горе, и они слились в нём воедино.

Солнце опустилось за верхушки деревьев. Он уже не надеялся окликнуть какой-нибудь пароход до наступления ночи. Он набрал мха и устроил себе постель у ствола дуба. В болоте на той стороне реки скрипуче прокричала выпь, а когда село солнце, заквакали, запели лягушки. Он всегда любил слушать их музыку, когда возвращался с провала домой. Сейчас их крик был полон печали. Ему стало не по себе. Казалось, что они кого-то оплакивают. Тысячи лягушек плакали навзрыд в нескончаемом, безутешном горе. Прокричала древесная утка, и её крик тоже был полон печали.

Озеро лежало розовое, но землю уже окинули тени. Дома, наверное, ужинают. Несмотря на дурноту, он думал теперь о пище. Его желудок начал болеть, как будто он был не пуст, а, наоборот, переполнен. Ему вспомнился запах мяса и пресных лепёшек, которые жевал рыбак, и его рот наполнился слюной. Он съел несколько травинок. Он разрывал зубами узлы на стеблях, как звери разрывают мясо. Ему тотчас же представились звери, крадущиеся к трупу Флажка. Его вырвало травой.

Землю и воду окутала тьма. В чаще неподалеку проухал филин. Его проняла дрожь. Холодный, потянул ночной ветер. Он услышал шорох; это могли быть и листья, гонимые ветром, и перебегающие мелкие зверьки. Ему не было страшно. Казалось, появись перед ним медведь или пантера, он мог бы дотронуться до них, погладить их, и они поняли бы его горе. Всё же от ночных звуков вокруг у него бегали по коже мурашки. Костёр бы сейчас не помешал. Пенни сумел бы развести костёр даже без трутницы, тем способом, каким добывали огонь индейцы, а вот он не умеет. Если бы Пенни был с ним, тут горел бы костёр, у него было бы тепло, еда, утешение. Ему не было страшно. Ему было просто горько. Он набросал на себя мох и плакал, пока не уснул. Его разбудило солнце и гомон краснокрылов в тростнике. Он встал и обобрал с себя длинные пряди мха. Он чувствовал слабость и головокружение. Только теперь, отдохнув, он по-настоящему ощутил голод. Мысль о еде была сущей пыткой. Рези кромсали его желудок, словно маленькие раскалённые ножи. У него мелькнула мысль подняться обратно вверх по реке до дома Нелли Джинрайт и попросить у неё поесть. Но она станет задавать вопросы. Она спросит, каким образом он оказался тут один, и на это можно только ответить, что отец изменил ему. Нет, лучше плыть дальше, как он задумал.