Свет Азии

– Посмотри на облако, что несется въ небе, – отвечалъ царевичъ, – оно прекрасно, какъ золотое покрывало на троне Индры; поднялось оно изъ бушующаго моря и должно снова упасть внизъ въ виде капель дождя, а затемъ тяжелымъ утомительнымъ путемъ, пробираясь сквозь ущелья, болота и грязныя лужи, дойти до Ганга и излиться, наконецъ, въ море, откуда оно возникло! Почемъ ты знаешь, о мой братъ, не такая ли судьба ожидаетъ после многихъ страданий и святыхъ, удостоившихся блаженства? То, что поднимается, падаетъ, – что приобретается, расходуется; и вы, дающие кровь свою въ обменъ за небо, что скажете вы, когда постигнете, что ряду такихъ обменовъ и конца не видно?!

– Можетъ быть, что и такъ, – простоналъ подвижникъ. – Увы, мы этого не знаемъ и ничего не знаемъ наверно; но после ночи наступаетъ день и после бури-затишье, а мы ненавидимъ это проклятое тело, которое держитъ въ плену душу, жаждущую вознестись на небо; ради нашей души мы претерпеваемъ кратковременныя мучения, чтобы получить отъ боговъ более прочное блаженство!

– Да, но если это блаженство продолжится даже мириады летъ, – сказалъ онъ, – въ конце концовъ оно все же таки, изсякнетъ; а если нетъ, то, можетъ быть, есть где-нибудь-здесь, тамъ, где-нибудь, другая жизнь, не похожая на нашу, – жизнь не изменяющаяся? Скажи! Уже ли ваши боги вечны?

– Нетъ, отвечалъ Йоги, – одинъ лишь великий Брама веченъ; а жизнь боговъ имеетъ свой пределъ.

– Зачемъ же, – сказалъ тогда господь Будда, – вы, мужи мудрые, святые, твердые духомъ, ставите ваши вопли и стоны ставкою въ этой тягостной игре, – въ игре, где выигрышъ можетъ оказаться призракомъ, во всякомъ случае не вечнымъ? Неужели вы хотите изъ любви къ душе до такой степени ненавидеть, истязать, изувечивать тело, что оно потеряетъ способность служить духу, стремящемуся ввысь и, ранее срока, падетъ на дороге, какъ замученная лошадь? Неужели вы хотите разбить и разрушить это прекрасное жилище, въ которомъ мы после мучительныхъ скитаний находимъ себе хоть кратковременное пристанище, – пристанище, въ которомъ мы все же таки находимъ светъ, правда, небольшой, годный только на то, чтобы разглядеть приближение зари и различить истинный путь отъ ложнаго!

Тогда все Йоги воскликнули въ одинъ голосъ:

– Мы избрали этотъ путь и идемъ по немъ, Раджапутра! Идемъ до конца, хотя бы намъ пришлось идти сквозь огонь! Мы идемъ съ верою, что смерть будетъ концомъ нашего странствования! Если ты знаешь лучший путь, укажи намъ его, если нетъ, проходи съ миромъ!

И онъ шелъ далее, печалясь о томъ, что люди до такой степени страшатся смерти, что начинаютъ, наконецъ, бояться этого страха;-такъ стремятся къ жизни, что не осмеливаются любить жизнь и портятъ ее мучительными истязаниями, воображая такимъ образомъ угодить богамъ, завидующимъ человеческому счастью, воображая, что уничтожатъ адъ, устраивая адския муки своего собственнаго изобретения; воображая въ своемъ святомъ ослеплении, что полная надежды душа, покинувъ изможденное тело, вернее найдетъ свой путь.

– О вы, полевые цветки, – сказалъ, Сиддартха, – вы обращаете свои нежныя головки къ солнцу и наслаждаетесь светомъ, выражая свою благодарность сладкимъ благоуханиемъ и праздничною пурпурно-золотистой одеждой, ни одинъ изъ васъ, однако же, не требуетъ отъ жизни совершенства, ни одинъ не презираетъ своей счастливой красоты! О вы, пальмы! Вы, гордо стремящиеся возвыситься до неба и вдыхающия ветры Гималаевъ и холодныхъ синихъ морей, скажите, какую тайну открыли вы, чтобъ быть счастливыми отъ минуты всхода до поры созревания плодовъ?! Почему всегда отъ вашихъ перистыхъ вершинъ несутся къ солнцу такия чудныя песни? А вы, вы, быстро-крылые попугаи, щуры, соловьи, голуби?! Никто изъ васъ не ненавидитъ жизни, никто не думаетъ достигнуть лучшаго путемъ временныхъ страданий! Но человекъ, царь природы, убивающий васъ, – человекъ умнее васъ, и вотъ его вскормленная кровью мудрость проявляется въ самоистязанияхъ!

Пока учитель говорилъ, на склоне горы показалось облако пыли – это шло стадо козъ и черныхъ овецъ; оне медленно приближались, то останавливаясь среди кустовъ, то забегая по сторонамъ, и подходили къ светлымъ ручьямъ и финиковымъ деревьямъ. Но при всякой остановке пастухъ кричалъ или же забрасывалъ петлю и заставлялъ глупое стадо подвигаться къ равнине. Одна овца шла съ двумя ягнятами, и одинъ изъ нихъ зашибъ себе ногу и хромалъ. Кровь текла изъ его раны и онъ съ трудомъ тащился сзади всехъ, между темъ какъ его братъ весело скакалъ впереди; встревоженная овца, въ страхе потерять одного изъ нихъ, перебегала то къ одному, то къ другому.

Увидевъ это, господь нашъ нежно взялъ на плечи хромого ягненка, говоря:

– Бедная мать, не тревожься! Куда бы ты ни пошла, я буду следовать за тобой съ этимъ ягненкомъ на рукахъ; лучше избавить отъ страдания хоть одно животное, чемъ сидеть тамъ въ пещерахъ и размышлять о скорбяхъ съ молящимися самоистязателями… Но, – продолжалъ онъ, обращаясь къ пастухамъ, – скажите, друзья, зачемъ вы въ полдень гоните стадо съ горъ, тогда какъ обыкновенно люди пригоняютъ ихъ оттуда вечеромъ?