Свет далекой звезды

— Оля, что бы я делал без тебя? — Лицо Отара прояснилось. Он глубоко вздохнул и перестал раскачиваться. — Вот послушал тебя, и вроде стало легче. Оля, только бы обошлось. Как я их буду любить обоих! Ты даже представить себе не можешь. Никого так не любили, как я их буду любить.

Снова вышел главврач.

— Отар Тимурович, все идет нормально. Вам не о чем тревожиться. Но процесс продлится еще несколько часов. Шли бы вы домой. Зачем вам здесь мучиться?

— Кто мучается? Я мучаюсь? Это она там у вас мучается. С ума сойти — несколько часов! Почему так долго? Неужели нельзя, чтобы быстрее? Вдруг у нее сердце не выдержит?

— У Юлии Викторовны вполне здоровое сердце. Держится она хорошо — гораздо лучше вас. Врачей слушается, все делает, как ей говорят. Процесс идет, и ускорять его не нужно — ребенку это не на пользу. Вот выпейте таблетку и идите домой.

— Не хочу таблетку. Никуда не пойду. Что дома буду делать? Я там места себе не найду. Мне здесь легче, рядом с ней. Мы будем здесь ждать, а ты выходи иногда, ладно? Рассказывай, как она там. Скажи ей, что мы с Олей рядом, болеем за нее.

— Да она итак это знает. За вас больше переживает, чем за себя. Говорит: я-то выдержу, а вот как выдержит он? Он же у меня такой мнительный! Испереживается весь. − И смех, и грех с вами.

Врач ушел. Но его слова возымели действие: Отар слегка успокоился. Они долго сидели, прижавшись друг к другу. Склонив голову на его плечо, Ольга задремала.

Вдруг ее будто толкнули. Она открыла глаза. Было около трех часов ночи. Ни звука не доносилось из-за дверей. Но Ольга почувствовала: что-то свершилось. Они посмотрели друг на друга, потом на двери и одновременно встали. Дверь медленно отворилась, и в ее проеме возник уставший главврач.

— Вот и все. Поздравляю! У вас сын. Богатырь, вес 3900. Юлия Викторовна и новорожденный чувствуют себя хорошо. Идите ко мне в кабинет — хоть на диване поспите. Куда ж вам теперь — ночь на дворе.

— Дорогой, можно на них одним глазком взглянуть? — Побледневший Отар умоляюще посмотрел на врача. — Только взглянуть! Разреши, а?

— И не просите. Завтра увидите их в окошко. Ну что, пойдете ко мне?

— Нет, мы на машине. Домой поедем. Спасибо тебе! Навек у тебя в долгу. Дорогим гостем в моем доме всегда будешь. Сына моего видел? Какой он?

— Да только что держал его. Красавец! Глазищи большие, как у мамы, и волосы черные, густые. И орет басом: “О-о-о!” Замечательный мужчина будет.

Счастливый Отар отвез Ольгу домой, пообещав заехать за ними часов в девять утра — чтобы вместе проведать Юлю и посмотреть на маленького Серго. Ольга не помнила, как добралась до постели, — сразу провалилась в сон. Ей показалось, что она только закрыла глаза, как Леночкин голосок пропел над ухом:

— Мамулечка! Уже утро. Просыпайся. Тетя Нино завтракать зовет. А когда ты вернулась — поздно, да? Я тебя не дождалась — заснула. Ну как там тетя Юля? У нее уже кто-нибудь родился?

— Родился, родился! Сыночек Серго родился! Сейчас дядя Отар заедет за нами, и мы поедем к тете Юле. Нам обещали показать мальчика в окошко.

Леночка чуть было не закричала − ура! — но Ольга успела закрыть ей рот ладонью:

— Дочка, не забывай: в доме траур по бабушке. Поэтому громко смеяться и радоваться нельзя. Радуйся потихоньку. Вот и стали мы с тобой свидетелями двух самых главных событий — рождения и смерти. Будем всегда помнить бабушку Тамару, а ее душа там, на небе, будет молиться за нас.

— Наверно, ее душа сейчас рассказывает папиной душе про нас, — задумчиво произнесла Лена.

— Может быть. Хотя мне кажется, что папина душа и так про нас все знает. У меня всю жизнь чувство, что он где-то рядом. Я тебе рассказывала, что одно время слышала его голос — как будто разговаривала с ним. И однажды узнала, что теперь он — твой Ангел-хранитель. Что он всегда будет с тобой рядом, чтобы оберегать тебя. Я все думаю, что тогда, помнишь, когда прошлым летом тебя чуть не украли, это он предотвратил несчастье.

— Мамочка, а вдруг ничего этого нет? Ирочка Соколова говорила, что никакого Бога и загробной жизни не существует. Что все это выдумки. Ей папа сказал. Мне так страшно стало! Значит, я проживу свою жизнь и совсем исчезну? Зачем же тогда жить, если ничего не останется?

— Почему же ничего? После тебя останутся твои дети и внуки и все, что ты создашь своим умом и делами. А насчет Ирочкиных слов − тут, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Мы, живые, не можем доказать ни того, что та жизнь есть, ни того, что ее нет. Остается жить и надеяться.

Наступит у каждого из нас момент, когда он перешагнет тот порог и все узнает. Но твой папа был убежден, что бытие человека с его смертью не кончается, что он продолжает жить, только иначе. А папа очень много читал и размышлял над этим. И я думаю — он прав.