Свет далекой звезды

И вот ему показалось, что он увидел её. Да, да, он увидел! Маленькая серебряная точка. Искорка, раскалённая добела, плыла над горизонтом. Он видел её, видел!.. Неудержимая, невидимая сила влекла эту чудесную искру, этот раскалённый кусочек металла вперёд. Завьялов говорил себе, убеждал, что этого не может быть, что это всего лишь обман зрения. Но чем больше он уверял себя в этом, тем отчётливее видел серебристую точку, торжественно и победно плывущую над горизонтом. И в его воображении это была уже не маленькая точка, а пылающий шар, из которого вырывались языки пламени, светящийся газ, как из турбин самолёта. Напрасно Завьялов твердил себе, что это — самовнушение, что ракета только выводит спутник на орбиту, а сейчас он движется сам по себе, подчиняясь законам астронавтики, и никакого пламени он видеть не может…

Чувство, которое охватило Завьялова в вагоне электрички при первом известии о спутнике, сейчас снова овладело им… Он думал об Оле, только об Оле, сгоревшей в огне нового пламени, которое зажгли люди для того, чтобы осветить путь к звёздам. Он думал о том, что это её жизнь, её огонь, сила её рук, биение её сердца движет сейчас над горизонтом серебристую точку. Оля не погибла. Оля не сгорела, она будет победно плыть вокруг Земли, видная отовсюду…

— Вы видите его, видите? — кричал Павлик.

— Да, да!

— Случилось что-нибудь? — раздался чей-то недоумевающий голос.

Завьялов обернулся. Это подошёл техник.

— Что увидели, товарищ инструктор? — спросил он, защищая ладонью от солнца глаза и всматриваясь в небо.

— Нет… ничего, — глухо ответил Завьялов. — Просто Шевлягину показалось, что он увидел спутник.

— Разве его днём разглядишь! — усмехнулся техник. — Его утром, в шесть сорок две надо было смотреть. Или в час сорок шесть. — Он наизусть цитировал сообщения ТАСС.

Взгляды Завьялова и Шевлягина встретились. Они только улыбнулись друг другу, точно связанные общей тайной, гордые тем, что увидели то, что ещё не дано увидеть никому.

— Осмотреть и надеть парашют! — отдал приказание Завьялов.

Он пристально следил за тем, как Павлик уверенным движением, точно надевая пальто, продел руку в лямку парашюта, одновременно перекидывая зелёный, закреплённый несколькими белыми резинками тюк за спину. Потом продел вторую руку, пропустил две другие лямки между ногами и щёлкнул замком, оказавшимся теперь на его груди.

— В самолёт! — скомандовал Завьялов.

Павлик поставил правую ногу на металлическую ступеньку, перекинул левую на ребристый квадратик, укреплённый на крыле самолёта, и через мгновение опустился на переднее сиденье кабины — место курсанта.

Завьялов сел позади. Теперь он уже не видел лица Павлика — только его плечи, только покрытый чёрным лётным шлемом затылок и узкую загорелую полоску кожи на шее, между краем шлема и воротником комбинезона. Он не видел глаз Павлика, но знал, что они сейчас впились в многочисленные приборы, укреплённые на щите, — указатели скорости, высоты, поворота и скольжения самолёта, вариометр, радио- и гирокомпас, которые обязан видеть летчик во время полёта.

Он представил себе, с какой решимостью готовится Павлик охватить взглядом все эти приборы во время полёта и одновременно следить за всем тем, что происходит внизу, наблюдать за землёй, — задача, которую не удавалось разрешить ещё ни одному лётчику во время своего первого вылета.

Завьялов улыбнулся. Ещё раз взглянул на узкую, коричневую от загара полоску кожи на шее Павлика и вдруг с необычайной силой, всем своим существом почувствовал, как дорог ему этот парень, готовящийся в первый раз взлететь в небо. В какие-то доли секунды он вдруг вспомнил по-детски наивный вопрос Павлика в тот вечер, когда Завьялов ждал Лизу и торопился на вокзал.

Павлик спросил тогда, может ли это быть, чтобы свет погасшей звезды долгие, бесконечные годы шёл к людям.

«Может, Павлик, может! — мысленно произнес Завьялов. — Этот свет идёт годы, тысячи, миллионы лет. Он проходит сквозь преграды, сквозь метеоритные дожди, пробивая космические туманности, самые чёрные тучи и самые густые облака. Практически он вечен, этот свет далёкой и, может быть, уже погасшей звезды. И не надо думать о том, что звезда погасла. Не надо…»

И всё же ему стало грустно. Он заметил, как дрогнула перед ним ручка управления ещё стоящего на земле самолёта, спаренная с другой такой же ручкой в передней кабине. Это Павлик дотронулся до неё, прилаживаясь, ещё раз повторяя те движения, которым его учили, перед тем как разрешить полёт. Завьялов тоже положил ладонь на толстую, гладко отполированную ручку, — просто так, чтобы проверить свои ощущения. И ему показалось, что этим своим движением он как бы слился с Павликом, с его сердцем, мозгом, со всем его существом, и у него стало легче на душе.