Свет дня

— Нам нечего больше здесь ждать, на этой стороне океана, так что давайте выпьем, парни, все вместе, да благословит вас всех наш Господь!.. Пей!

Я послушно сделал глоток.

— Благослови всех вас Господь.

Допив свой бокал до дна, Гевен тут же запел:

— «Дай хоть немного счастья всем сержантам и старшинам, всем солдатам и капралам, чьи сыновья сложили за нас свои головы…» Пей!

Я чуть отхлебнул из моего бокала.

— Да благослови их Господь!

Гевен, тяжело дыша перегаром, наклонился ко мне через стол. Почти вплотную к моему лицу. Ощущение, должен заметить, было далеко не из самых приятных…

— А знаешь что? — с явной угрозой произнес он. — Если этот гаденыш скажет мне еще хоть одно слово, я тут же его убью, это уж точно!

— Ну что ты. Он всего лишь только дурак!

Нижняя губа Гевена снова задрожала.

— Ты его что, защищаешь?

— Конечно же нет. С чего бы это мне защищать этого придурка? Но стоит ли он того, чтобы его убивали? По-моему, нет. Фишер слишком глуп и слишком самонадеян!

Гевен недоверчиво сел на место и налил себе еще полбокала бренди. Его нижняя губа продолжала свой замысловатый танец, но уже совсем в ином ключе — он явно пытался справиться с незнакомой для него дилеммой, которую породил мой неожиданный вопрос…

Как раз в это время в кухню зашла чета Хамулов — приготовить все, что нужно, для сервировки ужина «белых людей». Я отметил про себя, что глаза старого Хамула сразу же отметили необычную атмосферу и он начал говорить с Гевеном. По-турецки, само собой разумеется, — более того, похоже, на каком-то странном, скорее всего, деревенском диалекте, потому что мне не только не удалось понять ни слова, но и даже уловить общего направления их беседы. Впрочем, это было не так уж и важно, поскольку в ходе ее Гевен то и дело ухмылялся, а один раз даже громко засмеялся. Но при этом не прекращал прикладываться к бутылочке. Когда же я попробовал, поблагодарив за прекрасное рисотто, ускользнуть в свою комнату, последовала новая вспышка гнева:

— Куда это ты вдруг собрался?

— Тебе ведь, очевидно, надо работать. Ну а я буду только путаться у тебя под ногами…

— Сядь! Здесь ты мой гость, но ничего не пьешь. Почему?

Прямо передо мной стоял почти полный бокал бренди. Я послушно взял его, отпил еще один глоток.

— Нет, нет, не так, а по-настоящему!

Я снова поднес бокал к губам, изо всех сил стараясь изобразить на лице явное удовольствие. Но как только повар ненадолго отвернулся к старому Хамулу, тут же незаметно вылил, как минимум, половину бокала в раковину умывальника. Увы, все мои ухищрения оказались абсолютно бесполезными — Гевен, заметив, что мой бокал уже более чем наполовину пуст, снова долил его до самого края.

Ужин «белые люди» назначили в восемь тридцать, и к тому времени Гевен уже заметно не очень твердо стоял на ногах. Не говоря уж о все больше и больше заплетающемся языке… Всю сервировку делала сама миссис Хамул, в то время как повар, прислонившись к кухонной плите, с полным бокалом в руке и с мстительной улыбкой на губах смотрел, как она накладывает из горшка по глубоким тарелкам абсолютно отвратительного вида варево. Наконец все было готово, и миссис Хамул понесла поднос с тарелками и приборами в столовую…

— Благослови их всех Господь!

— Благослови их всех Господь!

— Пьем!

В этот момент откуда-то со стороны столовой донесся приглушенный вопль, затем чуть более громкий стук захлопнувшейся двери, чьи-то торопливые шаги в коридоре, восклицание мисс Липп: «Ганс, Ганс!» — и… в кухню ворвался разгневанный Фишер. В правой руке он держал тарелку со своим ужином.

Гевен, заметно пошатнувшись, медленно повернулся к нему. Фишер истерически выкрикнул что-то по-турецки и… швырнул тарелку прямо ему в голову!

Хотя тарелка попала Гевену только в правое плечо, а затем, с грохотом упав на пол, разбилась на множество кусочков, немало ее содержимого все-таки оказалось на его лице, с которого тут же начала капать и даже стекать жирная коричневая подлива…

Гевен тупо посмотрел на Фишера, который продолжал яростно кричать что-то по-турецки, затем, когда тот, выкрикнув последнее и, похоже, самое страшное оскорбление, повернулся, чтобы уйти, на лице повара вдруг появилось какое-то необычное выражение. Такого мне у него видеть еще не доводилось — какая-то странная улыбка во весь рот и широко раскрытые, выпученные глаза…

— Monsieur est servi,[5] — протянул, нет, скорее прошипел он, и в тот же момент я заметил, как его рука молниеносно метнулась за лежащим на разделочной доске резаком для рубки мяса.

Я попытался было громким восклицанием предупредить Фишера, но тот успел уже выйти в коридор. А к тому времени, когда я добрался до двери, Фишер уже пятился назад, отчаянно вопя о помощи. Из большого пореза на его лице текла струйка крови, руки были высоко подняты, чтобы защититься от огромного резака, которым, злобно ощерившись, бешено размахивал наступающий на него Гевен…

Когда я в два широких прыжка подскочил к ним и повис на руке Гевена, в коридоре со стороны столовой неожиданно появился сам Харпер, очевидно услышавший наши громкие вопли и шум возни.