Свет дня

И в любом случае (поверьте детективу) люди не всегда выглядят так, как они выглядят.

Я рассмотрел фотографию и кивнул. Что я, опять же, мог сказать? Что она выглядит как бедствие, как разрушительница браков? Или как потерянная душа, которую всякий захотел бы взять под опеку?

Но я знал (я так думаю), что на уме у нас обоих. Вот они на моем столе — как отобранная пара. А мы с ней арбитры. Подходят они друг другу? Чета? Так ли предопределено?

Поворачиваю и еду вдоль парка Уимблдон-коммон. Свет между деревьями как между спицами колеса.

Как люди выбирают? Как происходят такие вещи? Может быть, Рита теперь откроет брачное агентство? Моя фантазия всего-навсего. Та же работа, но в обратную сторону. Досконально все изучить и в один прекрасный день сказать клиенту: «Я нашла вашу другую половину».

В тот день я услышал, как Рита за дверью кашлянула. Ей не слышно, какие слова звучат у меня в кабинете, как и мне не слышно, что она говорит по телефону. Но она чувствует, когда тон становится разгоряченным, отчаянным, истерическим. Медсестра Рита. Или когда ничего не говорится вообще.

Я буднично положил одну фотографию на другую. Может быть, и сам кашлянул.

«Хорошо, — сказал я. — Теперь я их видел. И теперь у нас есть дата и время. — Может быть, она обратила внимание на это „у нас“. — Если вылет в семь тридцать, а регистрация за час… Из Фулема в аэропорт прямой путь — но в это время дня… Будет ли у вас возможность дать мне знать, когда мистер Нэш поедет за мисс Лазич?»

Поглядела на меня как на тупицу.

«Он за ней не поедет. Он там и будет».

«Понятно».

Взяла фотографии и бережно положила, как драгоценность, обратно в конверт. Потом в сумочку. Там им и место — в родном гнездышке.

«Да, теперь вы их видели».

Странный взгляд — будто совершился какой-то акт эксгибиционизма.

А я только и видел, что ее колени.

Застегнула сумочку. Я сказал:

«Я так и так сейчас кончаю рабочий день. — (Рита не только отпирает, но и запирает иногда. И пусть себе думает что угодно.) — Хотите чего-нибудь выпить?»

12

И еще одно, чего я не ожидал: они благодарят тебя за это, чуть ли не любить начинают, хотя должны, казалось бы, ненавидеть. Ведь от тебя они узнают о плохом, ты тот вестник, которого надо казнить.

Да, все обстоит примерно так, как вы думали, да, ваш брак, похоже, летит к черту…

И вдобавок ты мужчина. Из них, из подлецов.

Но хоть ты и начинаешь как ее враг, как враг за ее же деньги, мало-помалу ты становишься ее союзником, даже другом — бывает, по крайней мере, такое. Вместе в этом, это между вами двумя. Разве кто другой сказал бы ей эту болезненную, интимную правду?

Иные, само собой, до конца остаются настороже. С ними все время надо смотреть в оба.

Учишься делать скидки, говорить с ними как с больными (полицейский опыт тут мало помогает). Полуконсультант, полуутешитель. Им всем надо набираться решимости, они все считают себя неповторимыми, и не годится устраивать им холодный душ: сердце мое, хлеб мой, масло мое, не ты первая, не ты последняя…

«Не спешите… Своими словами…»

(Чьими же еще, интересно?)

Союзник, а бывает, и сообщник. Это превращается почти в приключение. И бывает, что в тот самый момент, когда она узнаёт худшее, между вами возникает дружба. Она благодарна тебе за это — даже платит тебе за это. Кто еще мог бы сказать ей обо всем так прямо? Ты видишь ее в унижении, в гневе, в первом запале мести. Она ищет компенсации. И ты глазом моргнуть не успел — хотя у тебя наготове бумажная салфеточка, бутылка виски, хорошо обкатанные слова, — как она, а не ты, протягивает руку (тебе, впрочем, это тоже было бы простительно, это даже лучшее, что ты мог бы сделать). Пришла нанять тебя в ищейки, поручить тебе разузнать то и это, но ты глазом моргнуть не успел, как она больше всего хочет, чтобы ты ее обнял.

«Большей частью женщины, Элен…»

Когда, давно уже, я пережил позор и впал в немилость — когда я ушел из полиции и Рейчел ушла от меня, — Элен, вот кто меня поддержал. Не то чтобы считала меня безгрешным — но поддержала, факт. Очень странно, после такой вражды. Скорей можно было подумать, что станет злорадствовать. По крайней мере возьмет сторону матери.

Но она взяла мою сторону.

Очень странно. Ей уже почти тридцать, мне за пятьдесят. Возрастной разрыв между нами не изменился, но когда мы сейчас видимся, кажется, что мы чуть ли не сверстники, просто двое взрослых. Совсем не то что, скажем, когда мне было под сорок, а ей пятнадцать. Она устраивала мне веселую жизнь — мало мне было полицейской работы, еще и дома ад кромешный.

Думаю, она меня ненавидела. Мать, может быть, тоже, но меня точно, особенно за то, что я полицейский. «Мой папа работает в полиции» — такое в те дни подростку нелегко было выговорить. Не модно, гниляк. Даже если я хожу в штатском, даже если это не так бросается в глаза. Мой папа работает в полиции и, значит, не на нашей стороне. Мой папа фараон, легавый, мусор.