Свет дня

«Вы думаете: вот дура набитая».

А я думал, что Боб набитый дурак.

«Нет, я не думаю этого», — сказал я. Отпил глоток.

«У меня и сейчас нет к ней ненависти. Даже сейчас. — Посмотрела на меня в упор. — И я по-прежнему его люблю. Люблю и не хочу терять. Вот, — плечи еле заметно дрогнули, — вот что могу заявить».

Как будто на допросе.

«Чем она занимается? — спросил я, точно не слышал. — В смысле — если она все время в этой квартире».

«Вам интересно, на что она живет? Он и за это платит. Квартплата, все житейские нужды — плюс еще что-то. В марте поступила на курсы переводчиков. Она не тупица. Я тоже когда-то на таких курсах училась — выходит, копирует меня. Учеба тоже за его счет.

Знаю, что вы думаете. Куча наших денег на нее идет. Но Боб сейчас зарабатывает очень много. „Мы“ можем себе это позволить. Ха. Для этого и слово вроде бы есть. Что, по-прежнему отказываетесь считать меня дурой? Содержанка. Вот благотворительность куда вырулила».

Глотнула вина, как будто это горькое лекарство.

«Я не хочу войны, Джордж. Не хочу воевать. Хотя знаю… считается, что мы должны, да? Кусаться, царапаться».

Она смотрела в пространство. Джордж.

«Если уж нельзя быть счастливой, лучше несчастливый мир, чем несчастливая война. — Снова взгляд на меня в упор. — Ха! Это я себя с ней сравниваю. Мы ведь тут не такие уж прямо жертвы. Посиживаем, попиваем. Потом домой — вернуться есть куда. Мы не беженцы».

Я подумал: она забыла, кто я такой. Я ведь простая наемная ищейка.

«Так или иначе, — сказала она, — баста. Через три недели все будет кончено. Тем или иным образом. И я делаю свое маленькое телодвижение. Не война, но… разведка. Если у них какой-то другой план, я хочу знать, вот и все. Не хочу ждать как дура и потом получить сюрприз. Моя уступка самой себе».

Еще один глоток вина — самый большой пока что. Я подумал: осушит бокал и — на выход. Но она пристально смотрела на меня.

Потом, позже (там, где не очень-то разрешают целоваться) я сказал ей: я хотел целовать твои колени.

«По-вашему, это чушь, Джордж? Любовь — это готовность терять, разве нет? Это не значит — иметь, владеть. Это — ставить чье-то счастье выше своего. Разве не так должно быть? И если этот человек выбирает другой путь, что тут сделаешь?»

Она сморгнула. Увидела — можно ли было не увидеть? — что я не в глаза ей смотрю, а на них. Глаза и колени.

Говорят, такое может случиться разом, мгновенно, вспышкой — и ты думаешь, что это только разговоры, детские сказки. Но со мной, похоже, все так и было.

Может быть, это все время был я, это со мной что-то происходило, из-за чего я сумел увидеть, разглядеть в ней девушку. Может быть, это я почувствовал себя юным.

И — странные дела — чувствую до сих пор.

Что-то на тебя нашло, Джордж.

18

Рейчел сказала: «Всего хорошего. Всего хорошего». Как будто одного раза было мало.

Как будто я по ошибке мог принять это утро за обыкновенное, за одно из тех обыкновенных, но не очень частых утр, когда мне не надо было на службу и я мог позволить себе роскошь ленивого позднего завтрака, в то время как она спешила на занятия. «Нет, не вставай». Воздушный поцелуй. На секунду она, готовая к выходу, задержалась в дверях кухни, и я подумал, что через какие-нибудь полчаса она будет входить в класс — «До-оброе у-утро, миссис Уэбб», — и никому из них в голову не придет, что чуть раньше она стояла в других дверях, смотрела на мужчину в халате, намазывающего маслом тост, и прощалась с ним перед работой навсегда.

«Всего хорошего, Джордж».

Как будто двадцать лет были всего-навсего очередным школьным днем. Одной большой контрольной, с которой я не справился. Училки — ну разве это не прелесть?

Я не двинулся с места. Она не сказала: «Не вставай». И я скорее бы сдох, чем доставил ей этот последний кусочек удовлетворения. Увидеть, как я встал и принялся умолять. Так что она еще резче могла бы повернуться на свои сто восемьдесят.

Как бы то ни было — проклят. Вот оно, слово: проклят. Осужден — дважды осужден теперь. Хуже, чем просто брошен. Или заменен. Если бы действительно кто-то другой… (Был или нет? Мне никогда не узнать.) Но быть осужденным — проклятым — и только…

Застегнула пальто, крутанула головой и одновременно вскинула ее, чтобы волосы легли как надо. Да, она и вправду от меня уходит. Все решено. Но откуда, спрашивается, она пришла — эта женщина в дверях? Как это я раньше ее не видел, как это я не знал, кто со мной живет? Она явно загубила свое призвание. Ей не детишек учить — она из более жесткого материала.

Когда в прошлый раз посылала мне, завтракающему, воздушный поцелуй?

Она стояла там как некая персона, завершающая официальный визит, — словно была в моей жизни всего-навсего визитершей.

Ею даже можно было восхищаться. Твердость, решительность. Такое же невольное восхищение, какое вызывали в прошлом некоторые, что бы они там ни совершили: полное присутствие духа, даже мускул не дрогнет, когда объявляешь им, что они арестованы.

Надо же, куда загнул. Ведь это я был у нее под судом.