Свет гаснет

Слуга погасил огни, оставив лишь факел на стене у двери в покои короля. Пауза, во время которой воцарились тайные звуки ночи. Сверчок и сова. Внезапный треск бревна. Призрачная фигура, едва видная в правильно настроенном свете, появилась на верхнем уровне, вошла в покои короля, подождала там пару мгновений, и снова ускользнула в тень. Леди Макбет.

Внутренняя дверь на нижнем уровне открылась, и вошли Банко и Флинс; последовала изящная ночная сцена.

У Брюса Баррабелла был чудесный голос, которым он умел пользоваться и делал это естественно. Это был природный дар, сочетание голосовых связок и резонаторов, которые будоражили кровь слушателей. Он поднял глаза вверх, и стало понятно, что над головой у него — ночное небо, где бережливо все свечи погасили. Он ощущал нервное истощение глухих ночных часов и вздрогнул, когда появился Макбет, за которым следовала высокая тень Сейтона.

Он говорит, что ему приснился сон о трех сестрах. Макбет отвечает, что не думает о них, и затем, вопреки каждому нерву в теле слушателя, он предлагает Банко продолжить разговор о сестрах в любое время, когда тот пожелает. Разговор? О чем? Он с отвратительной неумелостью продолжает свою речь и говорит, что Банко «честь получит», а тот сразу же отвечает, что если эту честь не придется добывать потерей чести, то он «будет с ним», и они прощаются.

Перегрин подумал: Хорошо. Это было хорошо. А когда Банко и Флинс удалились, он тихонько похлопал в ладоши — но не настолько тихо, чтобы Банко его не услышал.

Теперь Макбет был один. Восхождение к убийству началось. Все выше и выше по ступеням, вслед за клинком, который, как он знал, был галлюцинацией. Звонит колокол. «Дункан, не слушай погребальный звон»[93].

Дугал не совсем уверенно произносил свои реплики. Он начал говорить без текста, но чем дальше — тем больше суфлеру приходилось ему подсказывать, и в конце концов он, не уловив его слов, крикнул «Что?!», вспылил и начал сначала, держа текст в руках.

— Я не готов, — крикнул он Перегрину.

— Ничего. Успокойся и читай.

— Я не готов.

— Ладно, Дугал. Прочти конец своего монолога и не выходи из себя. Произнеси финальную реплику, и закончим.

— «В рай или ад тебя проводит он»[94], — отрывисто проговорил Дугал и протопал через выход в декорациях наверху лестницы.

На сцене появилась леди Макбет.

Мэгги идеально знала текст. Она разрумянилась от вина, была напряжена, готовая начать по малейшему сигналу, но с железной волей по отношению к себе и к Макбету. Когда прозвучала реплика, сигнализировавшая его появление, он снова вошел в роль. Его возвращение на сцену прошло так, как надеялся Перегрин.

— Я дело сделал. Шума не слыхала?

— Я слышала, сыч выл, трещал сверчок. Не говорили вы?

— Когда?

— Теперь.

— Когда спускался?

— Да.

— Послушай, кто там спит, в комнате соседней?

— Дональбайн.

— Вид жалкий — это.

— Как вздорна мысль, что это жалкий вид[95].

Она смотрит на него. Он стоит, забрызганный кровью, и говорит о спящих слугах. Она видит кинжалы двух слуг в его руках и приходит в ужас. Он отказывается нести их обратно. Она забирает у него кинжалы и поднимается наверх.

Макбет один. Космические страхи пьесы накатывают словно волны прибоя. От прикосновения его рук многочисленные моря становятся кроваво-красными, их зеленые воды краснеют.

Леди Макбет возвращается.

Мэгги и Дугал вместе работали над этой сценой, и она начала приобретать форму. Герои были полной противоположностью друг другу: он — комок нервов, потерянный для всего, кроме кошмарной реальности убийства, в ужасе от того, что он сделал. Она — подчиняющаяся внутренней дисциплине, держащая себя в руках, логичная, осознающая страшную опасность его необузданного воображения. «Не надо думать. Мысль сведет с ума».

Она говорит, что вода очистит их от этого поступка, и уводит его, чтобы он вымылся.

— Остановимся здесь, — сказал Перегрин. — У меня много замечаний, но сцена вырисовывается хорошо. Пожалуйста, сядьте все.

Они были в зале, так как текущую постановку повезли на гастроли. Было включено лишь рабочее освещение, а накрытые чехлами кресла в пустом зрительном зале ждали, что польется туда со сцены.

Ассистент режиссера и его помощник поставили на сцене стулья для исполнителей главных ролей, остальные расселись на ступеньках. Перегрин положил свои заметки на стол суфлера, включил лампу и сел.

Он несколько минут просматривал записи, чтобы проверить, по порядку ли они разложены.

— Здесь ужасно душно, — вдруг сказала Мэгги. — Как будто нечем дышать. Кто-нибудь еще это чувствует?

— Погода изменилась, — сказал Дугал. — Стало гораздо теплее.

Блонди сказала:

— Надеюсь, не будет какой-нибудь ужасной грозы.

— А что такое?

— У меня от грозы разыгрываются нервы.

— И это говорит ведьма!