Свет и мракСборник фантастических повестей и рассказов

— Ты мне задаешь вопрос, — начал он почти шопотом, наклонясь к моему уху, — который долго меня мучил в последнее время. И, наконец, я одолел его. Слушай! Счастие лежит в любви… Да! В любви — полной и взаимной… Чем здесь удовлетворяется человек? Мы не знаем… и… может быть, долго еще не узнаем, но это верно. Это истина. Человек может найти счастие только в любви к другому человеку и в любви к себе этого человека… именно этого, а не другого. И вот почему я явился сюда. Для меня, для моего сердца — это стало до того ясным, наглядным, что я не мог долее бороться с собой и… — он крепко обнял меня и прошептал чуть слышно над моим ухом — я решился… не отказываться… от твоего великодушного решение… Помнишь?.. Во Флоренции?

Я взглянул на Джулию и быстро вскочил со стула.

— Джулия! — вскричал я, — что с тобою?! — И я бросился к ней.

Она лежала, вся вытянувшись, откинув голову назад. Руки ее были судорожно прижаты к груди. Лицо мертвенно бледно. Глаза остолбенели. Рот раскрылся и зубы были стиснуты.

Но в одно время с моим криком раздался отчаянный крик Джона, и он упал без чувств к моим ногам.

Я позвонил и бросился вон. Первого, встретившегося мне слугу, я послал как можно скорее за доктором. Наш доктор жил в двух шагах от нас. Затем я снова вошел в номер. Я подошел к Джулии. Раскрытые глаза ее не смотрели. Они были тусклы. Рот искривился в неестественную улыбку. Холодные руки были так сильно прижаты к груди, что я не мог их отнять.

«Боже мой! думал я. Его (доктора) верно не найдут дома!.. А тут каждая секунда дорога!.. Неужели все кончено!»

Я наклонился к Джону.

— Джон! — тихо позвал я его. — Джон!..

Он быстро раскрыл глаза, нахмурился. Затем тихо приподнялся, сел на пол и обернулся к Джулии. Лицо его приняло вдруг грустное выражение. Он подполз к дивану, положил на него голову и тихо прошептал:

— Лилли! Моя Лилли! Зачем ты умерла!?…

И он закрыл глаза. На лице его было столько безысходной грусти, такая тоска, отчаяние, что я невольно отвернулся.

Я чувствовал, что горло мое сжимается и на глаза выступают слезы…

X

На другой день тело Джулии было набальзамировано и в наших салонах повсюду распространился смолистый аромат. Я послал депешу к ее тетке, на родину и через день получил ответ. Тетка телеграфировала, чтобы тело Джулии было непременно перевезено в Бальдридж, где оно будет поставлено в склепе Стэндфортов. Я заранее заказал траурный вагон на железной дороге.

Во все эти печальные дни мой Джон бродил как тень. Его лицо осунулось. Почти все волосы поседели. Когда положили Джулию в гроб, он почти не отходил от него и сидел молча в углу, опустив голову на руки. Несколько раз я принимался заговаривать с ним, но он отвечал односложно, нехотя или вовсе не отвечал.

Мне тяжело было смотреть на. этот гордый, смелый ум, опрокинутый и придавленный сердечным горем. «Где же, думал я, эта сила мысли и знание, на которую он так твердо надеялся и о которой проповедовал людям с таким убеждением?»

Вечером я вызвал его проехаться и выбрать цветов, чтобы убрать гроб. Он неохотно согласился и пошел вслед за мной, мрачно опустив голову. Мы сели в гондолу и поплыли на окраину города, туда, где были маленькие цветочные заведение. Все что было цветущего мы забрали с собой; мы нагрузили и нашу гондолу, и целую лодку. Но всего этого мне казалось мало, и я послал телеграмму в Верону. На другое утро нам прислали целый вагон цветов и зелени. Мы убрали ими весь салон, в котором стояло тело Джулии. Самый гроб был буквально весь покрыт цветами и только бледное лицо ее выглядывало из венка из белых роз.

На третий день, вечером, пришли паяльщики и запаяли свинцовый гроб. Мы вынесли его на канал. У крыльца дожидалась большая гондола, убранная трауром. По средине ее возвышался катафалк. Мы поставили на него гроб и снова покрыли его весь цветами. Затем мы сели в эту гондолу рядом с Ольд-Диксом и отчалили. За нами тронулась целая флотилия гондол и лодок. Мы въехали в Canallo Grande и тихая, заунывная, торжественная музыка понеслась по тихим спокойным водам.

Мы выехали на взморье. Солнце уже закатилось и все небо было полно ясной, спокойной зарей. Чайки сновали, носились над морем и с жалобным криком вились над гондолой.

— Джон! — спросил я. — Куда мы теперь с тобой поедем? Поедем ли мы провожать ее тело до Англии, до Бальдриджа?.. Или поедем в Америку?..

Он ничего не сказал; только тихо высвободил свою руку из моей руки.

Все последние три дня он почти молчал и ничего не мог есть, несмотря на все мои доводы и убеждение.

Мы плыли почти целый час молча.

— Джон! — сказал я опять. — Вот! Ты проповедовал о будущем счастии людей… Может быть, оно и будет… Я не спорю… Но нам, которым теперь приходится жить в омуте неустроенной земной жизни… Скажи! Что нам делать?.. Ведь вот… перед нами, — и я указал на гроб Джулии, — промелькнула и исчезла молодая, блестящая жизнь, не дождавшись твоего будущего блаженства… Что же нам делать? Скажи мне, Джон?…

Он пожал плечами, нахмурился, тихо поднялся со скамьи и подошел к гробу.

Он облокотился на него обеими руками и закрыл ими лицо.