На первой подобной встрече Бобби пугался, его бросало в дрожь от каждого прикосновения. И все же это был не самый противный способ здороваться с людьми. Вероятно – так объяснила Бобби Кейт, – все эти бессловесные действия, касания и поглаживания, взывали к какому-то глубинному, животному уровню человеческой сущности.
Бобби начал расслабляться, ощущать, что он в безопасности.
Конечно, анонимность сообществ беженцев привлекала извращенцев и преступников, и в группы относительно легко проникали те, кто из самых разных соображений желал спрятаться от посторонних глаз. Но Бобби уже знал о том, что в среде беженцев неплохо отлажена деятельность «внутренней полиции». И хотя централизованной координации не существовало, все были заинтересованы в том, чтобы сохранять интеграцию локальных групп и движения в целом. Поэтому «плохих мальчиков» очень быстро выявляли и вышвыривали, как и федеральных агентов и прочих аутсайдеров.
Бобби размышлял о том, не может ли такая организация стать моделью для общения людей в будущем – будущем, опутанном червокамерной сетью. Не возникнут ли тогда во множестве свободные, самоуправляемые группы, пусть порой хаотичные и даже неэффективные, но при этом подвижные и гибкие? Пока же, на взгляд Бобби, беженцы представляли собой организацию, созданную по типу сетей MAS[53], «отрядов правды» и более ранних группировок типа ассоциации астрономов-любителей, открывших Полынь.
Червокамера отняла у людей табу и право на частную жизнь, и, по всей вероятности, людей потянуло к первобытным формам поведения. Беженцы общались с помощью ритуала ухаживания, как шимпанзе. Наполненные теплом, запахами, касаниями и даже вкусом других людей, эти сборища носили исключительно чувственный, а порой даже эротический характер. Бобби не раз сталкивался с тем, что собрания беженцев перерастали в итоге в откровенные оргии. Правда, в таких случаях они с Кейт всегда старались извиниться и уйти пораньше.
Быть беженцем, в конце концов, было не так уж и плохо. И уж конечно, из всего, что могла выбрать для себя Кейт, это было не самым худшим вариантом.
Но это была потаенная жизнь.
Нельзя было оставаться надолго в одном месте, нельзя было обзаводиться большим количеством вещей, нельзя было с кем-то слишком сильно сближаться – из страха, что тебя могут предать. Бобби знал имена только горстки беженцев, с которыми познакомился за три года жизни в подполье. Многие стали для Бобби и Кейт приятелями и приятельницами, многие оказывали бесценную помощь и давали очень важные советы, особенно на первых порах, когда Мэри привела к беженцам двоих беспомощных неофитов. Приятели, приятельницы – да, но без хотя бы минимального человеческого общения, казалось, им никогда не стать настоящими друзьями.
Червокамера не окончательно отобрала у Бобби свободу и личную жизнь, но, казалось, отгородила его от человечности. Неожиданно Кейт потянула его за руку, забарабанила кончиками пальцев по его ладони.
Бобби взволнованно последовал за Кейт.
Она сидела одна-одинешенька в углу.
Бобби легко пробежался пальцами по ее голове, плечам, вокруг нее. Мэри была в комбинезоне. Рядом с ней стояла нетронутая тарелка с остывшей едой. Тепловой маски на лице Мэри не было.
Она сидела с закрытыми глазами. Она не ответила на прикосновения Бобби и Кейт, но Бобби почувствовал, что сестра не спит.
Кейт поспешно начала прикасаться пальцами к ладони Бобби.
«
Бобби поднял вялую руку сестры, помассировал ее, стал пальцами «произносить» ее имя, снова и снова:
Она неожиданно очнулась.
– Бобби?
Глубокое, испуганное безмолвие, воцарившееся в комнате, стало осязаемым. Это было первое слово, произнесенное вслух с того момента, как вошли Бобби и Кейт. Кейт наклонилась и прижала ладонь к губам Мэри.
Бобби нащупал руку Мэри и позволил ей обратиться к нему.
Она прижала его руку к своим губам, и он почувствовал, что они растянуты в улыбке. Значит, отвлеклась и радуется. Но это вовсе не обязательно было хорошо. Радостный человек – это беззаботный, невнимательный человек.
Она улыбнулась шире.
«О боже», – в ужасе подумал Бобби и быстро передал все, что узнал, Кейт.