Свет иных дней

Другие поступали совсем иначе. Навстречу прошествовала пара нудистов. Двое пожилых мужчин, держась за руки, с горделивой дерзостью демонстрировали прохожим обвисшие животы и сморщенные гениталии.

Люди старшего возраста, к которым не слишком охотно себя причислял и Давид, держались осторожно или, напротив, дерзко – в их поведении неизменно ощущалось непрерывное постоянное понимание того, что на них смотрит недреманное око червокамеры.

Молодые отличались совсем другим поведением.

Многие юноши и девушки разгуливали абсолютно обнаженными, за исключением предметов чисто практичного свойства типа сумочек на поясе или на груди или сандалий. Но у них Давид не замечал ни стеснительности, ни настороженности, имевшей место у пожилых. Эти словно бы насчет одежды рассуждали только с точки зрения практичности или желания как-то продемонстрировать особенности своего характера, а уж о скромности или каких-то табу тут и речи не было.

На глаза Давиду попалась группа подростков в масках, изображавших широкоскулое лицо молодого человека. Одинаковые маски были и на мальчиках, и на девочках, но каждая маска чем-то отличалась от остальных: то лицо было забрызгано дождем, то залито солнцем, то чисто выбрито, то заросло бородой, то было плачущим, то смеющимся и даже спящим, но все это не имело никакого отношения к тому, чем занимались владельцы масок. Смотреть на подростков было неприятно: казалось, по городу шествует компания клонов.

Это были маски Ромула – новомодный аксессуар от «Нашего мира». Ромул, основатель города, стал чрезвычайно популярен у юных римлян с тех пор, как червокамера доказала, что он действительно существовал, – и пусть его брат и вся эта дребедень насчет волчицы оказалась чистым вымыслом. Каждая маска представляла собой просто-напросто софт-скрин, плотно облегавший лицо и снабженный встроенной червокамерой. На экран проецировалось лицо Ромула в том самом возрасте (с точностью до минуты), в каком находился владелец маски. Другие регионы мира «Наш мир» снабжал масками местных героев.

Товар шел нарасхват. Но Давид знал, что он ни за что не привыкнет видеть лицо юноши времен каменного века, а ниже – обнаженную девичью грудь.

В сквере на скамейке страстно целовались голые парень и девушка, и им не было никакого дела до того, что вокруг них собрались зеваки и таращатся на их любовные ласки.

Давид знал, что некоторые комментаторы (из взрослых) относятся к такому как к гедонизму, к безумным пляскам молодых перед пожаром. Это было легкомысленное молодежное отражение жутких нигилистических философий отчаяния, расплодившихся в последнее время в ответ на неотвратимое приближение Полыни. Вселенная в этих философских воззрениях рассматривалась не иначе как гигантский кулак, собиравшийся размозжить всякую жизнь, красоту и мысль. Конечно, способа остановить медленное угасание Вселенной не существовало никогда, и вот теперь Полынь сделала эту космическую кончину ужасающе реальной. Что же еще оставалось? Только плясать, заниматься любовью и вопить.

Подобные настроения были весьма заразительны. Но, на взгляд Давида, поведение современной молодежи объяснялось куда проще. Оно было всего-навсего еще одним последствием существования червокамеры – непрестанным легкомысленным отбрасыванием одного запрета за другим в мире, где все стены рухнули.

Один молодой человек лет двадцати – тоже обнаженный, – глядя на целующуюся парочку, медленно мастурбировал.

В принципе это до сих пор считалось противозаконным. Но никто не пытался теперь заставлять людей соблюдать такие законы. В конце концов, этот молодой человек мог вернуться в свой гостиничный номер и нацелить свою червокамеру на кого угодно в любое время дня и ночи. Именно для этого большинство людей и пользовались ею с самого первого момента, как только она стала доступна, а кино и журналы этим занимались задолго до появления червокамеры. По крайней мере, лицемерие исчезло.

И все же подобные инциденты уже становились редки.

Появлялись новые социальные нормы.

Мир казался Давиду похожим на тесный ресторанчик. Да, ты мог невольно слышать, что говорит своей жене мужчина за соседним столиком. Но это считалось невежливым: если ты злоупотреблял подслушиванием чужих разговоров, от тебя могли отвернуться. И в конце концов, многие люди просто обожали места, где собиралось много народа, где царили шум, волнение. Чувство принадлежности к толпе могло преодолеть всякое желание сберечь право на частную жизнь.

На глазах у Давида девушка отстранилась, улыбнулась своему любовнику и скользнула вдоль его тела вниз.

Давид с пылающим от стыда лицом отвернулся.

Любовные игры этой парочки отдавали неловкостью, неопытностью, излишней пылкостью. Он и она были очень молоды, но их телам недоставало привлекательности. И то, чем они занимались, не было ни искусством, ни порнографией. Это была просто человеческая жизнь в ее неуклюжей животной красоте. Давид попытался представить, каково ему, этому парню, начисто лишенному запретов, наслаждаться у всех на глазах силой своего тела и тела своей возлюбленной.