Свет мира

Старик с трудом поднялся на чердак и лег. Когда он накануне пришел к старосте, он был сильно разгорячен после долгой ходьбы, но постель у этого представителя власти была чересчур холодна, и старик простудился. Если кому-то могло показаться странным, что староста собственноручно вел под уздцы лошадь, на которой сидел старик, то сделал он это лишь потому, что старик так дрожал, что не мог сам держать в руках уздечку. Пришлось позвать вдову Каритас, чтобы она сняла со старика его холщовый костюм. Потом старик натянул на себя одеяло и отвернулся к стене. Больные старики не доставляют много хлопот. Они умирают, даже не шевельнувшись. На свете нет людей более одиноких, чем старики. Нет смысла ухаживать за больными стариками или пытаться помочь им. В этом они похожи на животных, они умирают такими же одинокими, как животные. Вот и этот чистоплотный старик, владевший лишь несколькими тетрадками в узелке, потерявший семерых детей на суше и на море и страстно мечтавший стать скальдом, — каким же покинутым он умер! Никто ничего не сделал для него в эти последние дни перед смертью. А ведь о нем даже жалели, потому что ни одна скотина на хуторе не приносила столько дохода, сколько он. За него платили наличными более ста крон в год.

Не надо думать, что все было, как в сагах, и старик тут же умер; все было не так, он умер не сразу, он прожил еще много дней, хотя он уже и не пытался читать стихи и замысловатые кеннинги. Но как невероятно мало он причинял беспокойства в эти последние дни! И как невероятно мало было сделано для него в эти дни! Лишь один О. Каурасон Льоусвикинг время от времени приподнимался на локте и смотрел на него.

Иногда старик тоже пытался приподняться и произносил в бреду несколько слов. Обычно он спрашивал, не почитает ли ему Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг по случаю чудесной погоды немного из своей «Истории жителей Китая» или какую-нибудь коротенькую эпитафию.

— Йоусеп, милый, может, выпьешь глоток холодной воды? — предлагал ему О. Каурасон Льоусвикинг.

Через некоторое время старик попробовал поднять голову и сказал:

— Послушай, Гвюдмундур, хочешь, я пойду вместо тебя чистить коровник, чтобы тебе не отрываться от истории о семи мудрецах?

— Думай лучше о своей покойной жене и детях, царство им небесное, чем об этом негодяе Гвюдмундуре, который никогда в жизни не работал ни на себя, ни на других, — сказала хозяйка хутора Камарилла.

Но старик, видимо, считал, что те, о ком говорила хозяйка, как-нибудь обойдутся и без него, наконец-то он обрел своего Гвюдмундура, голова его снова тяжело откинулась на подушку.

Было воскресенье. Два дня уже старик Йоусеп лежал, почти не двигаясь и ничего не говоря. Хозяйка хутора взяла молитвенник и начала читать воскресную молитву: «И сказал Иисус ученикам своим…» Но вот молитва окончилась. Когда пропели последний псалом, старый Йоусеп попытался подняться на постели. На его лице появилось предсмертное выражение, светлое и умиротворенное, над ним уже светило солнце иного мира, и он вновь владел своим языком, который все последние дни был скован, его слова можно было понять без труда:

— Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг — великий скальд!

Больше он ничего не сказал. Это были его последние слова. Через несколько минут он умер. Хозяйка хутора Камарилла стояла у его постели и смотрела, как он умирает.

— Вот он и сказал свое последнее слово, — заметила она. — Каждый из нас скажет свое последнее слово. — И она закрыла покойнику глаза. — Хорошая погода, дождя нет. — И она поднесла к глазам край фартука, как того требовал обычай.

Так соседом О. Каурасона Льоусвикинга стал покойник. Раньше больного юношу охватывал страх перед смертью. Теперь он удивлялся, какой мирной, простой и естественной оказалась эта гостья, вроде ничего и не произошло, но все вокруг стало каким-то торжественным. Последние слова старого Йоусепа непрерывно звучали в ушах юноши: «Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг…»; видно, смерть такая знатная гостья, что при ее приближении человек невольно произносит то имя, которое при жизни для него было дороже всего. Навсегда запомнил юноша эту картину: умирающий старик, матушка Камарилла, стоящая у его постели, и имя Гвюдмундура Гримссона Груннвикинга, столь ненавистное и столь любимое, прозвеневшее в воздухе над ними. С незапамятных времен вокруг исландских скальдов велась борьба. Одни всю жизнь проклинали их, другие умирали с их именами на устах.