Свет мира

— А я не желаю иметь под своей крышей такие души! Учти, это твое последнее письмо в моем доме. Ты сватаешься к женщине, которая катается по земле с пеной на морде, ты лез к моей дочери в день святой Пасхи, когда все уехали в храм Господень, ты продолжаешь строчить свои гнусные стихи, обзывая в них по-всякому нас, хозяев этого хутора; так вот, я хочу, чтобы ты знал раз и навсегда: больше я не желаю лелеять на своей груди такую гадину. Я уже устала лишать тебя ужина в наказание за твою непристойную писанину, клевету и богохульство, да это, я вижу, и не помогает. Но, поскольку ты позволяешь себе распутничать в моем доме на глазах у всех, не говоря уже о том, что сравниваешь меня и мой дом с кромешной тьмой да еще отправляешь эту брехню в чужой приход, тут я уж тебе прямо скажу: хватит! Впредь я отказываюсь нести за тебя ответственность и перед пастором и перед Свидинсвикским приходом.

С этими словами матушка Камарилла разорвала письмо на мелкие клочки у него на глазах и выбросила их в чердачный лаз. После этого она удалилась.

Он остался один. Так безжалостно еще никогда ни один человек не касался самых сокровенных уголков его души. Весь его духовный мир, его самые священные чувства были объявлены преступлением, самые нежнейшие цветы его сердца были вырваны и выставлены всем на обозрение, словно ядовитая змея. Прошло немало времени, прежде чем он осознал, что такая страшная несправедливость действительно существует на свете, и понял, как он беззащитен, как бесконечно далек от того, чтобы обладать хоть чем-то, необходимым для защиты. А когда он понял это, он горько заплакал. Скальд не плакал вслух с тех пор, как был маленьким, и теперь звук собственных рыданий показался ему чужим, он был низкий и хриплый, в нем было что-то чужое, и скальд испугался его, словно неизвестной стихии. Его удивило также, что во время рыданий он испытывал сильную боль в горле, он не помнил, чтобы в детстве у него болело горло, когда он плакал. Мало-помалу он успокоился и перестал плакать.

Он долго лежал молча, не двигаясь, обессиленный, лишенный последней надежды. Снова во всей своей пугающей жестокости явилась мысль о бессмертии души, снова единственным утешением стала надежда на окончательную и бесповоротную смерть. Наконец на помощь к нему пришла головная боль, и он забылся.

Так прошел день и наступил вечер. Он открыл глаза и очнулся от сна. Он был счастлив, что еще может спать. Каким хорошим посредником оказался сон, этот родной брат смерти: юноша заснул в мучениях, а проснулся исполненный благодарности. В душе его больше не было мрака, луч заходящего солнца падал на его постель, и когда он открыл глаза, он уже не чувствовал себя одиноким. И это была не мимолетная игра воображения, а твердая уверенность. Луч обладал определенной формой, казалось, его можно было пощупать, и скальд сразу узнал его, да, да, это была старая золотая колесница, снова вернувшаяся к нему. Колесница явилась, когда он находился во мраке самого беспросветного отчаяния, когда все пути были отрезаны, когда он был лишен последней надежды и разлучен с единственным любящим сердцем. И вот из колесницы выходит невидимый друг, тот друг, с которым никакие силы в мире не могут разлучить человека, пока он способен нести бремя страданий человеческой жизни и встречать лицом к лицу несправедливости этого мира. Это он, невидимый друг, помогает нести бремя страданий человеческой жизни и встречать лицом к лицу несправедливости этого мира. Сначала этим другом были звуки божественного откровения, потом — Сигурдур Брейдфьорд. Теперь юноша уже больше не спрашивал, как это называется, ему было достаточно ощущать близость этого невидимого друга, знать, что он рядом.

Юноше казалось, что отныне неправда никогда не восторжествует в его жизни. Он всегда будет помнить об этом друге, и он принял твердое решение: даже в том случае, если ему никогда больше не выпадет ни одного светлого дня, он сделает свою жизнь отголоском того, что пережил в юные годы, и научит людей в песнях тому, что он сам постиг в горьких мучениях.