Свет мира

На небольшом огороженном лугу, окружавшем хутор, паслись овцы с ягнятами, никто не мешал им пастись, где вздумается, зато четыре свирепые собаки соскочили с крыши и с неистовым лаем помчались навстречу прибывшим. Два дощатых островерхих лба глядели на море, в остальном хутор казался бесформенной развалиной. Какая-то женщина в коричневом платье как бы случайно вышла во двор, прикрыла рукой глаза и посмотрела в сторону гостей, ехавших через болото. Она крикнула что-то в открытую дверь дома, оттуда вышла вторая женщина, за ней третья. Женщины недолго стояли во дворе, выглядели они скромными и бесцветными; постояв, они ушли в дом и закрыли за собой дверь.

— Они нас увидели, — шепнул, как заговорщик, скальд Реймар и подмигнул больному.

Когда гости подъехали к дому, двор был пуст, двери заперты, только собаки по-прежнему заливались лаем. Реймар подвел лошадей к дому и постучал в дверь. Никто не ответил. Реймар подождал немного и забарабанил что было силы. Но и это не дало никаких результатов. Тогда он, призвав Бога, начал кричать в окно, а когда это не помогло, влез на крышу и, вновь призвав Бога, заорал через трубу. Все было тщетно. Дом словно вымер. Так продолжалось довольно долго. Дом стойко выдерживал осаду. Но Реймар, видимо, решил не сдаваться. Вдруг в дверной щели показался глаз хозяина.

Хозяин спросил, что означает весь этот адский шум и кто его устроил.

— Здесь двое парней, — ответил скальд Реймар. Хозяин приоткрыл дверь пошире, одну руку он держал на щеколде, другой придерживал подштанники. Он уже лег спать и поздоровался со скальдом Реймаром весьма прохладно, но Реймар бросился к нему, обнял его, расцеловал и приветствовал потоком красивых слов.

— А что за чертовщина у тебя на носилках? — спросил крестьянин. — Доски, что ли?

— Там у меня больной, — ответил скальд Реймар.

— Я сам всю жизнь болел, но никто не возил меня на носилках по чужим людям, — заметил крестьянин.

— Ну, этот бедняга, если хочешь знать, того и гляди испустит дух.

— Черт бы его побрал, а что с ним?

— А-а, чего только у него нет, все у него болит, и душа и тело.

— Ну ладно, хватит, приятель, — сказал крестьянин, — я уже сыт по горло. Нечего толковать, я тебе прямо скажу: самое лучшее — отвези его к вашему лекаришке, пусть вспорет ему брюхо.

Он взглянул на юношу и вдруг сказал с сочувствием:

— Да это ж мальчишка! Чей же он, горемычный?

— Один человек велел мне привезти его в Свидинсвик. Вообще-то он на попечении прихода, но мне по дороге пришло в голову — может, лучше, чтобы его посмотрел Фридрик?

— Да я и знать не знаю никакого вашего проклятого Фридрика, — заявил крестьянин. — Тысячу раз говорил девчонке не совать нос не в свои дела. Добром это не кончится. Всю зиму шляются здесь разные помешанные. А что я имею от этого? Ничего, кроме налогов да нареканий.

— Если Тота захочет помочь мальчишке, приходу будет гораздо выгоднее заплатить ей, чем содержать его, хотя я, конечно, не уполномочен ничего обещать. Такие люди — только обуза для других, какая от него польза приходу?

— Давно он так лежит?

— Четыре года.

— Четыре года? Ты не врешь? Может, он просто ненормальный?

Крестьянин вышел из-за двери, чтобы получше рассмотреть юного многострадальца, он протянул ему руку, хотя и не слишком дружелюбно.

— Я уже сказал, нам нечего предложить гостям, жена у меня душевнобольная, положить нам вас негде, у меня у самого все нутро болит, так что лучше вам здесь не задерживаться.

Крестьянин дрожал от холода, переступал с ноги на ногу, почесывался, посматривал на небо, стараясь определить погоду, и зевал.

— Как думаешь, какая будет погода? — спросил Реймар.

— В прежние времена сказали бы, что погода будет неплохая, — отвечал крестьянин, — а что проку? Все равно все мало-помалу летит к чертям.

Но скальд Реймар не собирался сдаваться, он старался затянуть беседу как можно дольше и настроить разговор на более веселый лад, тем временем он поглядывал на окна. А юный скальд терпеливо лежал на носилках голодный как волк, тело у него было в синяках, голова гудела, и он уже давно потерял всякую надежду на чудо. После двадцатичасового пути лошади тоже были голодные и беспокойные.

— Вот такие дела, старина, — говорил крестьянин, перечисляя все новые и новые невзгоды. — Думаешь, приятно отказывать в приюте среди ночи, да еще больному, лежащему на носилках? А что поделаешь? Разве мой дом — бесплатная больница для всей страны? Я говорю бесплатная, потому что если кто и даст Тоте пару крон да сунет старухе кусок пирога с маслом, это ничего не меняет. Это все капля в море. Нет, одно к одному: овцы хиреют, трава растет плохо, корову еще в субботу надо было вести к быку, улов плохой, вчера прислали налог, кругом на меня одни жалобы, старуха больна, Тоурунн знать ничего не желает, кроме своих чудес, а высокие господа в Свидинсвике отказываются дать мне в кредит даже понюшку табаку. Разве это жизнь?

Глава двадцать четвертая