Свет мира

— Я обещаю заплатить полностью за каждый брикет, — сказал скальд.

Тоурдур из Хордна:

— Мы с женой давно мечтали найти человека, который мог бы сочинить сносные поминальные стихи о моей теще, царствие ей небесное, которая погибла во время большого снежного обвала в Эйрарфьорде в прошлом году, и вообще описать всю ее жизнь. У меня и у самого плоховато с топливом, но все-таки, парень, я выделю тебе корзину кизяка, если ты пообещаешь написать хорошее стихотворение.

— Наш приход нуждается первым делом не в поэзии, — заявил староста. — Мы нуждаемся в честных людях, пусть не одаренных и не образованных, но настоящих трудолюбивых христианах. Мы нуждаемся в людях нетребовательных, в людях, которые не будут развлекаться в эти тяжелые времена и не станут шнырять по чужим болотам да жечь чужой торф. Именно это и необходимо внушать нашим детям. Нам нужна серьезная община. Мы не хотим, чтобы у нас была такая же община, как в Кальдсвике, по другую сторону гор, — там во время последнего бала были откушены два носа и оторвано одно ухо, женщин щипали за ляжки прямо на глазах у всех, да было кое-что и почище.

— Бродяжка Хатла за тридцать лет родила девять человек детей в двенадцати приходах, и ей прощали все, пока она не украла овцу — вот тут-то ее и отправили в столицу в тюрьму, — сказал пастор. — В Исландии преступлением считается только кража овец.

— Собственно, мне кажется, что необходимо сочинить стихи о снежном обвале в Эйрарфьорде, пока еще живы люди, которые помнят об этом событии, — заметил Тоурдур из Хордна.

— Самое главное в жизни — не быть в тягость другим, — сказал староста. — Быть независимым, никогда ничего не просить у людей — это все равно что получить в подарок на крестины все человеческие добродетели.

— Если хотят выбиться в люди, — сказал пастор, — уже с самых ранних лет начинают собирать обрывки старых веревок, гнилые доски, ржавые гвозди, негодные точила, сухой собачий помет и тому подобное. Некоторые, однако, умудряются разбогатеть, прикончив на берегу человека, потерпевшего кораблекрушение. А иные самым верным средством считают колдовство; например, старый Финнбоги Байрингссон всегда носил в кармане несколько медных монет, которые он стащил у одной бедной вдовы, а также коготь серой цапли, кусок окаменевшей икры ската, засушенную морскую звезду и веточку ятрышника. Есть и такие, которые верят, что можно разбогатеть с помощью крапивника, для этого, дружок, надо поймать крапивника живьем, разрубить точно пополам, одну половинку положить в сундук, где хранятся деньги, а другую закопать в землю. Правда, тот, кто поймает птицу, станет несчастным, но и из этой беды есть выход: можно поручить ловлю птицы какому-нибудь бедняку. Вот так-то, дружок.

— Снежная лавина смела четыре хутора, — сказал Тоурдур из Хордна. — В Сидривике один восьмидесятипятилетний старик проснулся с полным ртом снега, он единственный остался в живых на всем хуторе. В Стейнаре одной только кошке и удалось спастись. В Хоульмуре женщина, лежавшая в постели, сама крестила своего новорожденного ребенка в темноте под снегом и дала ему имя мужа и сына, которые погибли во время этого же обвала; я уж и не знаю, что же заслуживает быть воспетым в стихах, если не такие вещи.

— Ну, а за расход ворвани, который противоречит разумным потребностям, я уже выговаривал тебе и оставляю за собой право выговаривать и впредь, а также принять меры, какие сочту необходимыми, — сказал староста. — Я не слышал, чтобы где-нибудь было написано, что исландский народ должен снабжать ворванью и топливом людей, которые под тем предлогом, что пишут стихи, считают себя чересчур благородными, чтобы запасаться с осени топливом. Насколько мне известно, исландский народ никого не просит писать стихи.

— Вы можете лишить меня всего, — сказал скальд, — кроме свободы иногда смотреть на небо.

Пастор, который до сих пор разглагольствовал о различных способах добывания денег, вдруг умолк и вперил в скальда свои прищуренные глазки, словно актер, забывший роль, при виде какого-то происшествия в зрительном зале, в них светился тот, столь редко наблюдаемый в глазах человека искренний интерес, который неоспоримо присущ лишь взгляду старой свиньи, поднявшей голову из своего корыта.

— Скажи-ка, дружок, а из какого ты рода? — спросил пастор.

Оулавюр Каурасон рассказал о двух поколениях своих предков, это было все, что он знал. Но больше он мог и не говорить, остальную часть его родословной пастор знал как свои пять пальцев. Пастор начал рассказывать родословную скальда тем же заученным тоном, что и прежде, так, словно читал вслух серьезную книгу, делая время от времени многозначительные паузы.