Свет мой ясный

Катюшка сочувственно покивала, увидев слезы на глазах подруги и снова без труда прочитав ее мысли:

– Вот, вот. Выходит, что все к лучшему. Ну сама посуди: ежели это правда, каково графу Дмитрию Никитичу пережить, что внук его – не зверь, не человек, а чудище не знай какое?! Это же не радость – горе горькое, беда лютая! А теперь, конечно, похоронят его по чину, в богдановском имении на Нижегородчине, так что хоть по смерти обретет он честь рода своего.

– Погоди, – затрясла головой Алена, которой на миг показалось, что подружка начала заговариваться. – Да ни слова не молвила Ульянища, будто Мишка – внук какого-то графа. Она говорила, что он мне брат! А ведь я…

Глаза Катюшки вдруг сделались огромными – больше и не бывает!

– Да ты что же, мать моя? – шепнула она страшным шепотом. – Ты что же, и не знаешь ничего?! Не знаешь, что…

Звук открываемой двери прервал ее.

– Погоди, Маланья, не до тебя! – с досадой замахала руками Катюшка – и слова замерли на ее устах.

Это была не Маланья. В комнату быстро вошел высокий статный человек лет шестидесяти, с волосами такой величавой, серебристо-белой седины, что они казались напудренными. У него были необычайно яркие голубые глаза, которые оживляли и молодили строгое, тонких очертаний лицо, казавшееся почти суровым от темных теней, ибо одет он был в черное. Человек этот, очевидно, привык сдерживать чувства, так напряжен был его твердый рот, однако слегка вздрагивающая щека и странно, влажно блестящие глаза выдавали его волнение.

Он замер, неотрывно глядя на Алену, а потом вдруг протянул к ней задрожавшие руки, слабо воскликнув:

– Иринушка! Аленушка! Ты ли это, дитя дорогое?

– Я… я вас не знаю, сударь… – почти в ужасе пробормотала Алена, одной рукой приглаживая растрепанные волосы, а другой натягивая на полуобнаженную грудь одеяло.

Она смущенно отвела глаза от пристального взора незнакомца и только сейчас заметила то, на что не удосужилась обратить внимания прежде, ошарашенная появлением Катюшки и самозабвенно увлеченная разговором с ней.

Это был вовсе не знакомый ей дом Аржанова с его богатым, но строгим убранством. Покои, в которых она оказалась, нельзя было назвать иначе как роскошными! Расписные потолки, белая с золотом лепнина, картины по стенам, балдахин над широчайшей, мягчайшей постелью, в которой среди кружев, бархата и шелка возлежала Алена… Это был дворец, едва ли не более роскошный, чем дворец Меншикова!

– Не пугайся, Аленушка, – ласково сказал незнакомец, от которого не укрылись овладевшие ею ужас и замешательство. – Ты у меня… у себя дома.

Алена недоверчиво покачала головой, пытаясь заслониться от его пристального взгляда, в котором сквозила такая щемящая, душераздирающая нежность, что заныло сердце. Чудилось, будто она жестоко обманула кого-то и теперь ее терзает совесть.

– Нет, нет, сударь… вы ошибаетесь, – залепетала она, бросая отчаянный взгляд на Катюшку, скромно стоявшую в сторонке. Странно: у нее точно так же блестели глаза, как у незнакомца. И Алена с изумлением поняла, что настало редкое мгновение, когда Катюшка позабыла о себе и всецело озабочена судьбою подруги.

– Алена, – сказала она дрогнувшим голосом, – ты послушай, что скажу. Это – граф Дмитрий Никитич Богданов. Двадцать лет назад была у него дочь, Ирина. И вот однажды сбежала она из дому, да не одна, а с молодым конюхом, который по сердцу ей пришелся.

– Не зря говорено: держи деньги в темноте, а девку в тесноте, – виновато развел руками граф. – А я, вишь, много воли ей давал. После смерти жены она у меня на всем свете одна осталась – перечить ей силы да воли не было. Однако уперся: замуж только за ровню пойдешь! Вот и…

– След Ирины затерялся Бог весть где, – продолжила Катюшка. – Но ты, Алена, ты – две капли она! Первой это заметила Маланья, кормилица молодой графини, а когда мне показали портрет, с Ирины Дмитриевны писанный, я так и обмерла: ну вылитая ты, разве что глаза голубые!

– У меня нет сомнений, что ты внучка моя, – сказал Богданов уже спокойнее, однако улыбка его не утратила ласковости. – Скажи, что ты знаешь о матери?

– Ириною звали ее, это правда. И… она давно умерла.

Она с трудом выговорила эти слова, боясь больно ударить доброго, исстрадавшегося человека, однако он только вздохнул:

– Сердцем я это давно чуял, да и Катерина Ивановна сказала…

– Ну да, я все рассказала, что про тебя знала, – вмешалась Катюшка, – и что матушка твоя погибла, и про братца меньшого, и про отца, который травы брал.

– Он мне не отец, – перебила Алена. – Отца своего я не ведала. А Надея Светешников просто…

– То есть почему это – не отец? – возмущенно спросил граф. – Ведь с этим самым Надеей и сбежала Ирина из дому! Как так – не отец?!